• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• Предприятие

Раздел 4

МЕТОД, СТИЛЬ И МИРОВОЗЗРЕНИЕ
Стиль как форма осмысления и понимания действительности

Мировоззренческий смысл изучения стилевых дифференциаций в сфере культурного и научного творчества выявляется в том, что через их посредство обнаруживаются различные возможные ракурсы понимания реальной действительности, каждый из которых в своем функционировании представляется относительно абсолютным и замкнутым. Мир, каким он виден, скажем, глазами художника эпохи Ренессанса, отличен от того, который доступен художественному мышлению барокко или классицизма. Иначе говоря, стиль ассоциирует определенную картину мира.

Рассмотрение методологического сознания в его мировоззренческих характеристиках связывается с понятием картины мира — интегрального образа отражаемой реальности — включающей не только фактические знания, но и определенные схемы осмысления и понимания действительности, реализуемые с позиций соответствующих научных идеалов, т.е. — содержит в себе не только знание сущего, но и представления о должных формах и способах его упорядочения. Философско-научная картина мира имеет мировоззренческий характер и предполагает включенность человеческого целеполагания в свои упорядочивающие формы, поскольку одной из важнейших ее функций является ориентирование человека в мире. В то же время в условиях, когда мышление имеет весьма узкую базу фактических знаний и адекватных форм теоретизирования, упорядоченность «мира» обеспечивается с помощью механизмов понимания, сформированных в сфере духовно-практической деятельности. Тогда, видимо, корректнее говорить не о «картине», а о мировоззренческой «модели мира», подчеркивая активно-конструирующий аспект такого рода духовных явлений.

Одним из важных и существенных качеств «модели мира» в эвристическом плане является ее целостность, самоограниченность, ее замкнутость в себе. Она стремится найти и обосновать свои собственные предпосылки как неизменные и окончательные. Однако такая целостность существует не в смысле полноты и законченности всех возможных для данного сознания идей и представлений (в смысле «картины»), но как определенная форма отношения к действительности, в рамках которого и благодаря которому данное сознание способно воспринимать и осваивать вновь возникающие ситуации движения познания или эвристически их моделировать. Целостность «мира», понимаемого таким образом, и есть стиль, общая форма методологической завершенности направленного на себя и замкнутого в себе сознания.

В разное время исторически возникавшие и господствовавшие системы мышления составляли описания окружающей действительности в терминах, своего категориально-понятийного языка: космологические, теологические, натурфилософские модели мира. Такие описания могли казаться неудовлетворительными или даже иллюзорными с точки зрения современных познавательных идеалов, но если вскрыть те способы, с помощью которых различные фрагменты осваиваемой реальности приводились в единство, то этим моделям нельзя отказать в известной последовательности и систематичности. Такие синтезирующие конструкции имели большое значение для развития самой интеллектуальной способности познающего субъекта, для совершенствования собственных механизмов мышления. В то время как положительное знание ввиду ограниченных отношений человека и мира находилось еще на классификационно-описательном или рецептурном уровне, в ненаучной сфере духовной деятельности уже существовали высокоорганизованные схемы мышления, позволяющие осмысливать, понимать и объяснять окружающий мир как единое целое.

Формы, с помощью которых мир как целое подвергается членению и упорядочению (категориальные формы), обнаруживают свою стилевую окраску при сравнении с аналогичными формами другого «целостного мира». Категории, выполняя функции всеобщих форм мышления, в исторически локализованных ситуациях духовного производства выступают в качестве конкретных форм понимания. В различные исторические периоды для общей схемы понимания действительности могут быть значимы различные группы категорий. Например, «если мир греческой философии и греческой поэзии — это «космос», т.е. законосообразная и симметричная пространственная структура, то мир Библии — это «олам», т.е. поток временного свершения, несущий в себе все веши, или мир как история. Внутри «космоса» даже время дано в модусе пространственности...». Таким образом, понимание действительности в зависимости от исторических обстоятельств может быть организовано посредством категории пространства, а также с помощью временных отношений, подчиняющих себе все остальные категориальные формы. В этом плане можно говорить о категориально-понятийных «языках» культуры, на которых та или иная модель мира «высказывается» о действительности.

Такая организация целостности всех ориентационных элементов сознания позволяет мышлению оперировать с ограниченным набором возможных течений мысли, соотнося данные возможности с разрешающими способностями концептуальной модели. В этом, в частности, можно усматривать принципиальное различие между работой ЭВМ, программа которой основывается на перебирании множества для нее равноправных возможностей, и человека, мышление которого организуется с помощью канонических форм и ценностных ориентаций. При наличии закрепленных в памяти образцов, отмечает известный французский математик А. Пуанкаре, сужается безграничный круг возможностей, так что «бесплодные комбинации даже и не представляются уму изобретателя. В поле его сознания появляются лишь действительно полезные комбинации, да еще некоторые другие, которые он, правда, отбросит в сторону, но которые не лишены характера полезных комбинаций». Когда, например, в шахматы «играет» ЭВМ, она реализует заложенную в нее программу выявления лучшего хода из всех возможных в данной ситуации. Для человека же вовсе не обязательно перебирать все возможные шаги, но лишь наиболее значимые и с помощью которых он может реализовать свои «модели» в стратегии игры, т.е. свою субъективность и, в конечном счете, свое «я». Поэтому игрок может иметь свой стиль игры, а машина не может. Она не несет в себе своего «мира».

В этом плане выясняется значение стилевой модели мышления как некоторой канонической формы понимания, необходимой и эффективной для определенного исторически ограниченного субъекта познания. Формы, которые память субъекта закрепляет в качестве образцов, должны соответствовать общей настроенности мышления данной эпохи, иначе они теряют свое значение и назначение. Тот способ отражения действительности, который выявляется в стилевых формах, не может быть результатом субъективного произвола. Как отмечает известный историк искусства Г.Вельфлин: «каждый художник находит определенные «оптические» возможности, с которыми он связан. В каждую данную эпоху возможно не все. Видение имеет свою историю...». Поэтому имеет смысл говорить, например, о «национальных различиях в устройстве глаза», т.е. об историзме и социальной обусловленности форм созерцания, восприятия, понимания и т. д. В то же время всякая каноническая система обладает достаточно прочным запасом устойчивости, чтобы удерживаться даже и после того, как она перестает удовлетворять требованиям эпохи. Тогда эвристический смысл «канона» становится отрицательным, понимание, которое он предлагает, — поверхностным, описания, которые он способен порождать, мертвыми.

Но как устойчивая каноническая система стилевая модель описывает ситуации, доступные ей достаточно последовательно и отчетливо. Ориентация на целостность описываемого ею «мира» заставляет отбрасывать не укладывающиеся в общую схему факты как несущественные, случайные. Тем самым постулируется с помощью определенного критериологического сознания некоторая «содержательная» граница «мира»; окружающая предметность оказывается всегда тождественной себе, понимается более или менее равнозначным образом. Такие границы разумности составляют пределы «мировой» упорядоченности фактов, событий и т. д., т. е. пределы осмысления действительности. Находящееся вне этих рамок предполагается «трансцендентным», хаотичным, оно — вне знания и не может быть упорядочено существующим типом разумности. Относительно того, что находится за этими границами, невозможно построение связного текста, описывающего реальность. Связующие элементы: категории, понятия, идеи и принципы — по своей ориентации на целостность осмысления мира — отказывают в упорядочении тех фактов и знаний, которые находятся вне их компетенции.

Даже определение границ «мира» фактически невозможно «изнутри» и сводится опять-таки к его самоописанию. Л. Витгенштейн в духе субъективного идеализма отождествил границы «мира» и «языка». Граница «мира» очерчивается субъектом, его собственными концептуально-языковыми формами, что конституирует и философское «я» как фактор, ограничивающий осмысление реальности, но не являющийся ее частью. Однако субъективные формы понимания всегда относительны, исторически и эмпирически ограничены. В признании относительного характера всякой модели мира можно обнаружить рациональное оправдание подобного рода рассуждений. В любой сфере творчества человек имеет дело не только с фактами и формами действительного мира, но оперирует также феноменами возможного. Этот круг возможностей и детерминирован способом видения творящего сознания, его моделью мира. Во многих случаях принятая субъектом схема возможностей оказывается решающим мотивом в отборе фактов и способах членения объективной реальности.

Общеметодологическая теория современного научного познания материалистическая диалектика постулирует целостность осваиваемого человеком мира, основывая это положение на принципиальной изначальности общественно-практического, деятельного отношения человека к миру. Иначе диалектика как форма философской рефлексии не имела бы мировоззренческой функции определять основные духовно-практические ориентации человека в сфере природы, общества и мышления. В то же время постулируемый в философии диалектического материализма тип целостности включает в свое определение также формулу бесконечности человеческого освоения реальности, бесконечности познания. Современная наука предполагает свои «горизонты», границы своего мира весьма динамичны, но ведь и здесь признается некоторый предел, за которым вопрос о бытии остается открытым (Ф. Энгельс), Другими словами, ограниченные формы цельного осмысления мира в его конечных определениях необходимы на каждом этапе познания, но в процессе своего развития познание выдвигает все более совершенные и эффективные формы понимания, более совершенные «языки» описания действительности.

Когда на данном этане познания составляется научное описание «обозримого» мира, то становится необходимой определенная, жестко фиксированная модель, обозначающая основные параметры категориального членения реальности, исходящая из той формы целостности, которая принимается данным мировоззрением. Достижение человеком формы научно го мировоззрения является результатом длительного развития общественно-исторической практики в различных историко-культурных формах. В этом смысле методологическая схема основных мировоззренческих ориентаций, принимаемая диалектическим материализмом, носит объективный, подлинно научный характер. На ее основе в сфере конкретно-научного познания организуются специфические стилевые модели понимания и объяснения действительности, каждая со своими способами категориально-понятийного осмысления, со своими языковыми формами. Так могут различаться «языки» структурно-функционального и сравнительно исторического описания одной и той же реальности, дедуктивно-аксиоматический и программно-целевой подходы и т.д., исходя из тех критериев, которые могут быть положены в основу стилевой типологии современной науки при изучении ее практики и истории.

Утверждение о совпадении границ описываемого «мира» и границ «языка», на котором он описывается, фактически исходит из соотношения собственно массива знания или информации с теми компонентами, которые его кодируют и упорядочивают в системные последовательные формы. «Язык» в этом плане все же не может быть определен формально как совокупность знаков и правил оперирования ими или же, как структурная модель языковых отношений. Эти определения, принимаемые логикой и лингвистикой, предполагают, что язык может дать бесконечное число осмысленных комбинаций, нейтральных к собственной языковой организации. Отношения языковой структуры к собственно речи выглядят безразличными друг к другу: «Мир знаков замкнут. От знака к высказыванию нет перехода».

Язык как знаковая система оказывается безразличным к самому субъекту, его высказыванию и дискурсу. Он находится вне субъекта как орудие, безразличное к данной конкретной субъективной организации, но одинаково приспособленное для нужд каждого субъекта. Но как тогда субъект «высказывает» себя, если он пользуется безлично-нормативными значениями? Это происходит с помощью образования вторичных языковых моделей, промежуточных между языком и речью, которые в категориально-понятийной структуре своих отношений, в организации своих элементов и групп учитывают субъективные и личностные формы организации как возможные с позиций данного языка. Это означает, что творческий субъект создает свой собственный «язык», целостность которого обеспечена стилем, а конструктивная основа — системой правил.

Стиль сказывается уже в том, что из множества значений, которые имеет слово, выбирается единственное, нужное для данного контекста, в который оно попадает. То же касается построения фразы в общей ткани словесного дискурса. Все элементы конечного «языка» приобретают, таким образом, вторичные смысловые значения, которые они, как элементы и структуры естественного языка, никогда бы не имели, и только их вхождение в пределы субъективного (социально-личностного, исторически конкретного или индивидуального) «мира» в качестве материала и орудия его организации придает им новый, «конечный» статус.

Язык науки не может быть сведен к терминологическим отличиям от обыденного языка, но включает также устойчивые концептуальные модели глубинного уровня. Если мы, например, говорим о ньютоновской модели мира, то в ее «язык» входят особые понимания известных физических терминов, особые понятия, категории, отношения, схемы, правила и т д., которые очерчивают границы и внутреннюю структуру этого «мира» как конечной, исторически ограниченной модели в общем процессе исторического развития физического знания и которые способны в известных пределах эффективно описывать реальность. Строение такой системы включает также общие объективные закономерности и отношения, инвариантные для физического знания вообще и выполняющие функции «языковых правил». Изменение познавательных отношений в ходе развития заставляет менять и формы понимания. В этой связи возникают проблемы преемственности в развитии знаний в межкультурной коммуникации и трансформации знаний.

Так, эпикурейская философия производит переосмысление старых философских истин демокритовского материализма, именно отталкиваясь от новых социально-культурных обстоятельств познания в эпоху эллинизма. И хотя здесь также возможно говорить о некоторой общности методологических норм, правил и канонов творческой деятельности, об определенном «языке» данной культурной эпохи, все же именно их различие составляет индивидуальное достояние, по которому узнается и посредством которого достигается понимание этой эпохи. В таком различии и угадываются степень и характер интеллектуального развития.

К. Маркс в эпикурейской идее о случайном отклонении атомов увидел проявление совершенно нового мировоззрения по сравнению с тем, которое выявлялось в демокритовском стиле мышления. Поскольку никаких объективно данных научных фактов в пользу того или иного понимания не было и не появилось, то можно предположить, что при построении всецело детерминировались ситуацией, сложившейся в духовной культуре античного общества. В то же время в рамках более общего периода можно говорить о методологическом «языке» античного материализма, имея в виду известную общность категориально-понятийных схем и правил мышления.

Всякая стилевая модель мышления имеет свою социально-историческую и духовно-культурную основу, которая так или иначе выявляется через реконструкцию форм понимания. Образующийся здесь универсум значений составляет, однако, лишь одну из возможных организаций упорядоченного знания, которые могут существовать в рамках общей методологической тенденции с ее объективно-истинностным фундаментом. Все же необходимы значительные усилия философско-методологической рефлексии, чтобы осознать эту возможность ни как единственную и адекватную действительности, но как одну из гипотетически достоверных концептуально-логических организаций, семантика которых лишь относительно соответствует действительному положению вещей.

С позиций нашего мышления, современного представления об организации и упорядоченности отношений в реальном мире ни одна из таких исторически данных моделей мира не может быть отождествлена с философско-научной картиной мира, отражающей объективную реальность в ее истинностных значениях. Эти формы понимания и осмысления мира можно было бы полагать иллюзиями и заблуждениями на трудном пути развития познания, если бы не соображение, что такие концептуальные модели являлись в свое время реальным и действенным мотивом жизнедеятельности, эффективным в каких-то пределах регулятором духовно-практического освоения действительности, определенным стимулом самого познания. Всякая подобного рода концептуальная модель мира помимо отражательного и конструктивного имеет определенный методологический аспект, который выявляется в реальной общественно-практической деятельности людей и, следовательно, понимание, которое она предлагает, не может быть воспринято вне своего исторического контекста.

Тем не менее в отношении к нашим философско-научным представлениям эта модель выступает как одна из возможных форм осмысления мифа, абсолютизирующая те или иные стороны познания. Они неравноправны в отношении к философско-научной картине мира, которая становится наиболее развитым и универсальным мыслительным континуумом современной духовной культуры и представляет достаточно богатый и универсальный «язык» не только для «диалога» с этими историко-культурными моделями знания, но также для их осмысления на метаязыковом уровне, т. е. она позволяет раскрывать те объективные структуры и отношения, которые, определяя в конечном счете общие методологические формы модели мира, все же в свое время не могли быть восприняты и освоены в ее формах понимания.

2007