• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• Предприятие

МИЧМАН ТАРТИНСКИЙ

Отряд горных стрелков отступал в полном боевом порядке.

Воины-клефты в вязанных круглых шапочках и темно-зеленых безрукавках, пригнувшись, перебегали от валуна к валуну. Изредка кто-нибудь из стрелков на мгновение прижимался щекой к ружейному ложу. Щелкал выстрел, и тогда в наступающей цепи падал, будто споткнувшись о невидимую нить, янычар.

За спиной наступавших бушевало пламя. По приказу Ибрагим-паши — главнокомандующего турецко-египетской армией — весь юг восставшей Эллады предавался огню и мечу. Горели приморские города. Жарким факелом пылали на склонах холмов заросли мелкорослого мирта, можжевельника, терновника. Черный дым уже клубился над лазурью залива, когда трое оставшихся в живых стрелков добрались до песчаной полосы. Собрав последние силы, они уцепились за рассохшиеся доски борта баркаса. Заскрипел под днищем песок, плеснула волна. Двое навалились на весла, а самый молодой принялся вычерпывать шапкой воду.

На берегу появились янычары. Одни размахивали ятаганами, другие, припав на колено, торопливо стреляли вслед беглецам. Однако пули поднимали лишь прозрачные брызги вокруг баркаса. Расстояние между беглецами и берегом увеличивалось с каждым взмахом весел...

Двенадцатый день соединенная русско-английско-французская эскадра раскачивалась на зыби ввиду бастионов Наваринской крепости. Мористее всех стоял на стопудовых якорях русский линейный корабль «Гангут». Турецко-египетский флот в добрую сотню вымпелов затаился в бухте под прикрытием крепостной батареи, и целыми днями горизонт оставался пуст. Лишь запах гари да отдаленная канонада доносились до русских матросов. На двенадцатый день перед заходом солнца сигнальщик с «Гангута» увидел далеко в море баркас. Наполовину залитое водой суденышко медленно приближалось. Вахтенный начальник мичман Тартинский доложил о происходящем старшему офицеру. Старший — седоусый молчаливый моряк — долго рассматривал баркас в подзорную трубу и наконец распорядился спустить с подветренного борта штормтрап.

Первым на палубу поднялся молодой голубоглазый воин с длинноствольным ружьем за спиной. Он снял шапку и поклонился вахтенному начальнику:

— Ну, вот я уже почитай и дома! Покорнейше прошу, господин мичман, распорядитесь подать за борт люльку. Товарищам моим наверх самим никак не взобраться.

Вскоре в кают-компании стало известно, что воина зовут Спиридон Зуев, что он сын корабельного чертежника из города Николаева, а двое его товарищей — уроженцы острова Критир. Поздним вечером, когда мичман Тартинский сменился с вахты, Спиридон Зуев поведал ему свою историю.

Собеседники сидели в плетеных креслах на кормовом балконе. Гакабортные огни тускло освещали набегавшие с берега темно-лиловые волны.

— Причиной моих злоключений, — начал Спиридон, — стала дочь кузнеца Николаевского Адмиралтейства Аннушка Хмелева. Даже, пожалуй, не сама Аннушка, а ее внезапная и непонятная болезнь. Аннушка была стройной девицей с нежным овалом смуглого лица и бездонными очами, меняющими свой цвет, как морская вода. Несмотря на простое происхождение, у нее было немало состоятельных поклонников, однако никому из них она не отдавала предпочтения. Я изредка встречал ее в церкви или на улицах Корабельной слободы, и иногда обменивались мы с ней слободскими новостями. Неожиданно Аннушка начала слепнуть. Сперва это были приступы куриной слепоты, но через несколько недель она уже не могла видеть и при ярком солнечном свете. Все поклонники оставили ее. Лекарь велел везти Аннушку в Петербург. Вот тогда и решил я податься к двоюродному брату моей матери — владельцу лавки в Коринфе, — чтобы заработать для Аннушки денег на поездку и на лечение.

Кстати, уже будучи в Коринфе, я получил от матушки письмо с известием о чудесном исцелении моей возлюбленной, но возвратиться домой мне так и не пришлось. Я прослужил в дядькиной лавке полгода, пока однажды не заявились важные покупатели — трое турецких носатых офицеров. В поисках мастики они разбили расписанную лазурную корчагу, опрокинули бочонок с оливковым маслом и принялись награждать меня бранными словами. Один из них замахнулся нагайкой. Я перехватил его руку. Началась потасовка. Однако силы были не равны. Турки связали меня по рукам и ногам, и лавка запылала с четырех углов. Выручили меня греческие ополченцы — клефты. Ушел я с ними в горы. Они научили меня «вдевать» ружейную пулю в кольцо с сотни шагов и прочим премудростям горной войны. Но когда турки объединились с египетским войском, клефтам пришлось отступать. Тогда принялись турки сгонять женщин и детей в выжженные долины. Трава — малоподходящей для пропитания продукт. Сотни, тысячи мирных жителей гибнут от голода и лишений. И, я так полагаю, ежели Ибрагим-паша продержится до Рождества, то половина греков умрет от голода и лишений.

Страдания простых людей были близки и понятны Тартинскому. Совсем недавно он — капитан-лейтенант — был разжалован в мичманы за причастность к тайному обществу, слишком хорошо помнил суд над моряками-декабристами на борту адмиральского корабля «Князь Владимир» на Большом Кронштадском рейде.

На следующий день после подъема флага Тартинский явился к капитану Авинову:

— Господин капитан, на побережье гибнут наши единоверные братья. Все офицеры вверенного вам судна готовы положить животы свои за сынов древней Эллады и просят вас обратиться к господину Гейдену за разрешением ввести русские корабли в Наваринскую гавань.

В полдень капитан распорядился спустить вельбот. До корабля «Азов», на котором держал свой флаг командующий русской эскадрой адмирал Гейден было недалеко, и вскоре капитан Авинов уже стоял перед сверкающей светлым лаком дверью адмиральской каюты.

В каюте все располагало к приятному времяпрепровождению: обитый темно-зеленой кожей полукруглый диван, глубокие уютные кресла, большой, красного дерева, письменный стол со свитками карт, лоциями, морскими руководствами. Невысокий круглолицый адмирал в наглухо застегнутом кителе с золотыми эполетами, попыхивая трубкой, казалось, рассеяно выслушал доклад капитана Авинова. Однако, когда капитан закончил свою речь, Гейден отложил трубку и принялся расхаживать по каюте. Потом он резко остановился напротив капитана:

— Негоже нарушать инструкции государевы, однако выхода иного не вижу. Ежели откажут союзники нам в сикурсе, сами войдем в гавань Наваринскую. И, коль придется, сгинем в баталии неравной, славу флота российского тем преумножив!

Сомнение адмирала Гейдена в верности союзных эскадр не были беспричинными. До прихода русской эскадры английский вице-адмирал Кодрингтон и командующий французской эскадрой де-Риньи не слишком утруждали себя выполнением возложенных на них Лондонским договором обязанностей. Они беспрепятственно допустили в Наваринскую гавань египетский флот, и объединенное турецко-египетское войско, высадившись в Наварине, расползлось подобно чумной заразе по греческой земле. Ни англичане, ни французы не хотели заходить слишком далеко в поддержке греческих повстанцев. Однако выступать лишь в роли сторонних наблюдателей им не позволял Лондонский договор, обязывающий английского и французского адмиралов поддержать русскую эскадру в случае военных действий.

О том, что сражения не миновать, Мухамед-бей — командующий египетским флотом — понял, когда подали в отставку одновременно все французы, занимавшие офицерские должности на египетских фрегатах.

Не желая сражаться против соотечественников, наемные французские офицеры перебрались туманным октябрьским утром на торговую шхуну.

Еще не успели скрыться за горизонтом верхушки парусов шхуны, взявшей курс на Марсель, как в бухте появился баркас с английского флагмансного корабля «Азия». На корме рядом с рулевым восседал узколицый полковник Крадок, сжимая в ладони завернутый в парусину пакет. Вот что было изложено в том важном документе, составленном флотоводцами русской, английской и французской эскадр.

«Ваше превосходительство! Положительные сведения, получаемые со всех сторон, уверяют нас, что многочисленные отряды вашей армии проходят в различных направлениях по западной части Мореи, опустошают поля, разрушают жилища, жгут и вырывают деревья и виноградные лозы — словом желают превратить страну в настоящую пустыню. Все эти действия крайней жестокости происходят, можно сказать, перед нашими глазами и вопреки перемирию, во внимание к которому флоту вашему разрешено войти в Наварин. Нижеподписавшиеся находятся в необходимости взять на себя неприятную обязанность объявить вам, что такое поведение с вашей стороны столь странно нарушающее ваши обещания, ставит вас вне международного закона и вне трактатов, заключенных между нашими правительствами и Портою. Еще более: нижеподписавшиеся рассматривают опустошения, в настоящее время производимые по вашему приказанию, как действия совершенно противные интересам вашего государя, который (вследствие таких действий ваших) может лишиться существенных преимуществ, обеспеченных за ним лондонским трактатом. Нижеподписавшиеся настоятельно желают получить от вашего превосходительства скорый и категорический ответ на настоящее сообщение, а в случае отказа в оном или уклончивости вы можете предвидеть последствия, могущие из сего произойти».

На пристани полковника Крадека встретили турецкие матросы в белых с перламутровыми пуговицами куртках и украшенных фиолетовыми кистями фесках. Бережно поддерживая полковника под руки, они повели его по каменным ступенькам на набережную. Затем господину Крадеку пришлось долго ждать в пустынном под низким сводчатым потолком таможенном зале.

Наконец появились адъютант Ибрагим-паши — похожий на цыгана, узкоплечий, в красной накидке офицер — и горбоносый переводчик.

— Аллах-керим! — гортанно прокричал адъютант. — Отчего великая скаворна* подступила к батареям Сфактерии!

Полковник Крадек протянул адъютанту пакет и повернулся к переводчику:

— Извольте срочно передать пакет главнокомандующему. И имейте в виду, что в случае отрицательного с вашей стороны ответа, вместо меня будут говорить пушки объединенной эскадры.

— Великий сераксер нынче в отъезде, — ответил адъютант. — А без его указания никто не вправе принять столь важное послание. Так что лучше повремените, господин полковник, повремените! Тем более что пушкари Сфактерии отлично знают свое дело.

Полковник ничего не ответил. Только сжал изо всех сил ненужный теперь пакет и заторопился, почти побежал к поджидавшему его баркасу.

После столь неудачных переговоров английский вице-адмирал Эдуард Кодрингтон, принявший командование объединенной эскадрой, как старший в чине, оказался в затруднительном положении. Теперь он был просто вынужден ввести корабли в Наваринскую гавань. Однако при этом ему необходимо было выполнить секретное указание Английского адмиралтейства: не допустить сражения с турецко-египетским флотом или, в крайнем случае, оказать содействие в разгроме русской эскадры. Эти-то цели и преследовала выработанная Кодрингтоном диспозиция.

Спиридон Зуев, стоя на левом фланге построенных в четыре шеренги моряков на верхней палубе линейного корабля «Гангут», слушал резкие слова капитана Авинова, доводившего план адмирала Кондрингтона:

— Ни один выстрел не должен быть сделан на соединенном флоте, когда не приказано будет сигналом. Если же какое-нибудь турецкое судно сделает выстрел, то оно должно быть немедленно истреблено. Наконец, если сражение сделается необходимым, мы вспомним незабвенные слова Нельсона, что тот командир не сделает большой ошибки, который поставит свой корабль борт о борт с неприятелем.

В тот же день в половине первого часа пополудни на судах объединенной эскадры заиграли боцманские дудки, и команды принялись поднимать паруса. При слабом юго-западном ветре эскадра двумя колоннами медленно двинулись к входу в Наваринскую гавань. С наветренной стороны шли английские линейные корабли и фрегаты французского адмирала. Подветренную колонну возглавлял русский флагманский корабль «Азов». «Гангут» следовал за линейным кораблем «Александр Невский». Спиридон Зуев пристроился со своим длинноствольным ружьем на марсовой площадке. Сверху ему хорошо были видны выстроенные в две подковообразные линии корабли турецко-египетского флота. Эта гигантская подкова тянулась от Наваринской крепости до береговых батарей острова Сфактерии.

Флагманский корабль английского адмирала уже приблизился к входу в гавань, как вдруг, приведясь к ветру, замер на малахитовой ряби. С флагманского корабля спустили шлюпку с британским флагом на корме, и вскоре она уже подходила к «Азову». Спиридон увидел, как по веревочному трапу поднялся посыльный — английский офицер. На «Азове» взвился сигнал: «Эскадре лечь в дрейф».

— Паруса на гитовы! — донеслась до Зуева команда капитана Авинова, и матросы мигом рассыпались по реям «Гангута».

Русские корабли приостановили свой бег к Наваринской бухте, пропуская вперед французскую эскадру.

Вице-адмирал Кодрингтон приступил к выполнению задуманного:

«В случае боевых действий поставить русскую эскадру под перекрестный огонь турецкого флота и береговых батарей».

Однако первый выстрел еще не грянул, и Кодрингтон не терял надежды на мирный исход предпринятого демарша. Именно с этой целью, кроме посыльного, на русскую эскадру был направлен к турецкому брандеру английский парламентер.

Едва баркас с парламентером приблизился к турецкому судну, молодой английский лейтенант в темно-синем мундире поднялся во весь рост и громко крикнул:

— Эй, на брандере! Уходите с дороги, не мешайте проходу эскадры!

В ответ с борта брандера грохнул ружейный залп. Англичанин замертво свалился на дно баркаса. Тут же без промедления прогремел первый пушечный выстрел с египетского корвета, и ядро продырявило парус-грот французского фрегата.

Русская эскадра в это время оказалась между крепостными пушками и батареей острова Сфактерии. Батареи окутались пороховым дымом, и Зуев услыхал оглушительный грохот. Марсовую площадку тряхнуло так, что он едва не свалился на палубу. Но пушки «Гангута» молчали. Русская эскадра, ведомая флагманским кораблем «Азов», упорно двигалась к месту, назначенному Кондрингтоном. Всю гавань заволокло дымом, и только молнии пушечных залпов выхватывали на мгновения просмоленные борта турецких кораблей.

Первым стал на якорь «Азов», и сейчас же открыли огонь все его батареи. Азовцам пришлось сражаться одновременно с пятью неприятельскими судами. Напротив «Гангута» оказались два фрегата и 64-х пушечный двухдечный корабль.

Турецкие пушкари вмиг обратили в обломки бушприт, фок-мачту и все реи. Картечные залпы береговых орудий стремились смести отважных моряков с верхней палубы. И тогда для корректировки стрельбы по береговым батареям на марсовую площадку к Зуеву поднялся мичман Тартинский. Едва он перешагнул через леер, как где-то внизу грохнуло, зазвенело. Мачта резко качнулась, и срезанная ядром площадка вместе с наблюдателями оказалась за бортом.

Тяжелое ружье повлекло Спиридона в мутно-зеленую глубину. Тогда он разжал руки и, сделав несколько гребков, оказался на поверхности. Комендоры «Гангута» помогли Спиридону взобраться на пушечную палубу. И показалось Зуеву, что прямо из царства Нептуна попал он в преисподнюю, в ад. Раскаленные стволы орудий изрыгали громы и молнии. Черные от пороховой гари комендоры окатывали друг друга водой. В межпалубном пространстве клубился перемешанный с паром пороховой дым. Распоряжался в этом аду молодой лейтенант с наспех перевязанной рукой:

— Первое, третье, пятое — трубки ставь! — звонко командовал лейтенант. — Второе, четвертое, шестое — готовь фитиль!

Для Спиридона Зуева тоже нашлась работа. Принялся он таскать картузы с зарядами из порохового погреба.

Отчаянно сражался турецко-египетский флот. Значительный перевес в боевых кораблях и поддержка береговых батарей придавали храбрости турецким и египетским морякам. Однако в четыре часа пополудни батарея нижней пушечной палубы, где состоял подручным Спиридон Зуев, меткими выстрелами потопила турецкий брандер. Следом за брандером сражавшийся с «Гангутом» египетский фрегат закрыл пушечные порты и, не спуская флага, погрузился в пучину. Когда же неподалеку от «Гангута» взлетел на воздух двухдечный турецкий корабль, стало ясно, что спастись турецко-египетскому флоту не удастся.

Мичмана Тартинского, очутившегося за бортом вместе со Спиридоном Зуевым, подобрала шлюпка с английского флагманского корабля «Азия». Очнулся он в корабельном лазарете, когда сражение почти закончилось. Еще хлопали редкие ружейные выстрелы, но пороховой дым уже рассеялся над бухтой, и луч заходящего солнца пробился через покрытый гарью иллюминатор. Корабельный лекарь в белом халате и колпаке негромко беседовал с офицером, забинтованным от плеч до пояса.

Тартинский в Морском корпусе недаром преуспевал в иноземных языках и поэтому кое-что сумел понять из беседы двух джентельменов.

— Хорошо, что Бонапарт в свое время отказался от услуг Фультона, — говорил офицер. — Ему бы построить два, три пироскафа, и вопрос с буксировкой десанта через Английский канал и, может быть, с нашей державой был бы решен.

— Нет, нет, господин Уинтроп, я конечно не мореход, но чудовищные плавающие печи никогда не смогут заменить белокрылые клипера.

— Вы не правы, доктор, глубоко не правы! Только с помощью пара мы сможем удержать свое превосходство в морях и океанах и победить русских медведей.

— Ай да союзники! — подумал Тартинский, и, не открывая глаз, стал внимательно прислушиваться к разговору.

— Тем более, — продолжал Уинтроп, что у русских до сих пор один единственный пароход в Петербурге да и тот с кирпичной трубой. И в ближайшее будущее, помяните мои слова, доктор, россияне если и умножат свой флот, то лишь за счет гребных канонерских лодок или, в лучшем случае, нескольких двухдечных парусников.

Ночь мичман Тартинский провел на английском флагмане. На пушечных палубах союзных кораблей до самого рассвета горели фонари. И всю ночь бороздили Наваринскую гавань шлюпки с вооруженными матросами. Оклики дозорных «Кто гребет!» слышались на русском, английском и французском языках. У отмелей догорали турецкие и египетские суда, освещая колеблющимся ярким светом прибрежные холмы. Изредка раздавался оглушительный взрыв, когда огонь доходил до крюйт-камеры. Гулкое эхо долго не умолкало среди скал и обрывов. При взрыве все, что выше крюйт-камеры, взлетало на воздух. На воде оставались дотлевать лишь остатки корабельного набора.

Утром Тартинского переправили на «Гангут», и он принял под свое начало вторую абордажную команду. Однако разговор, услышанный в лазарете английского флагманского корабля, Тартинский никак не мог забыть. Мысли о пароходах занимали его все больше и больше.

Спиридон Зуев, назначенный баталером взамен сраженного турецкой картечыо баталера Климука, обмолвился, что отец его служит в Николаевском адмиралтействе у полковника корпуса корабельных инженеров Разумова. Так вот этот самый Разумов и построил один из первых черноморских пароходов. Назывался тот пароход «Метеор», имел две машины Петербургского завода и медный паровой котел.

Стал мичман подумывать, как бы повидаться да потолковать с господином Разумовым. Уж он-то наверняка все про пароходы знает, а может и посодействовал бы, пристроил штурманом или помощником машиниста на пароход.

А тут и оказия подвернулась. Транспорт «Волна» направляли в Николаевское адмиралтейство за дельными вещами для кораблей русской эскадры, изрядно потерпевших в сражении при Наварине. По распоряжению командующего русской эскадры мичман Тартинский был прикомандирован к экипажу транспорта с целью учета и контроля комплектности блоков, скоб, обойм и прочих мелких, но необходимых деталей парусного вооружения.

Тем временем на «Гангуте», как и на других судах эскадры, велись восстановительные работы. Устанавливались временные мачты, подгонялись запасные паруса. Эскадра готовилась сниматься на Мальту, где имелся изрядный запас рангоутного дерева и доки, способные принимать в ремонт линейные корабли.

Тринадцатого сентября с рассветом по сигналу с флагманского корабля объединенная эскадра начала сниматься с якорей. И вскоре отряд русских кораблей во главе с «Азовом» уже лавировал против встречного бриза. Временные мачты «Гангута» могли нести только зарифленные паруса. Корабль, тяжело переваливаясь с гребня на гребень, скрипел и стонал всеми частями расшатанного набора. Целый день команда была занята работой с парусами, а к вечеру ветер утих.

Эскадра легла в дрейф.

В этот же вечер Спиридон Зуев, разыскивая в баталерской запасной фонарь, обнаружил между рулонами парусины потрепанную рукописную книгу. На обложке четким крупным почерком было написано: «Мир Европы или Проект всеобщего замирения».

Первая же фраза очень заинтересовала Зуева: «Сим трудом постараемся показать неистинность принятого теперь великим Политиков числом правила сего, что война есть необходимо нужное зло».

Штиль ненадолго сменился порывистым ветром, после чего установилась на редкость благоприятная погода. В послеполуденную пору, когда ровно дышал легкий зюйд-вест, и паруса, будто высеченные из белого мрамора, бесшумно несли судно по гладкой лазури, Спирдон в тесной каморке под трапом внимательно перечитывал пожелтевшие страницы.

Когда до острова Мальта оставалось ходу не более двух дней, Спиридон пригласил к себе в баталерскую боцмана Мирона Сычева и двух молодых унтер-офицеров. Моряки дивились необычайному слогу книги, многозначительно кряхтели, изредка поддакивали, а Спиридон читал негромко, но внятно: «Главное мое намерение в сем сочинении касается до политической машины Европы. Я не имею другого предмета, кроме сохранения подобных мне человеков. Я пишу в угодность всеобщей Республики и сим ходатайствую за род человеческий».

Вечером того же дня Зуев был арестован за подстрекательство к бунту, закован в кандалы и брошен на скользкие от затхлой воды стлани носового трюма.

По приходе на Мальту Зуева под конвоем четырех матросов свезли на берег. Здесь, в гарнизонной тюрьме экспедиционного корпуса, он должен был дожидаться судна, идущего в ближайший русский порт.

***

Транспорт «Волна», изрядно потерпевший от шторма у западного берега Черного моря, медленно приближался к цели своего путешествия.

На рассвете судно еще резало килем мутную воду лимана, а в сумерках, оставив по правому борту огни Сиверских маяков и миновав форты Константиновской батареи, благополучно бросило якорь на рейде Николаевского порта.

День начался затяжным дождем, и мичману Тартинскому пришлось облачаться в клеенчатый плащ и широкополую зюйдвестку. Шлюпка с транспорта «Волна» доставила его к причалу, как раз напротив кирпичной стены адмиралтейства. По выбитым ступеням поднялся мичман во второй этаж стоявшего покоем строения с высокими стрельчатыми окнами.

В канцелярии адмиралтейства перед кабинетом обер-интенданта ожидали приема молодой капитан-лейтенант и пожилой штатский в черном, наглухо застегнутом сюртуке.

— Отчего, господин капитан, вы отказываетесь от такого выгодного дела? — негромко спрашивал штатский. — Тем более груз для казенной надобности, а дрова на весь рейс за мой счет, разумеется.

— На рейс таковой требуется указание командира порта, — отвечал капитан-лейтенант. — А, кроме того, и объективные причины тому имеются. В машине набивка износилась, и экипаж до сих пор не укомплектован. Штурмана до сих пор никак не представят. Все только обещают «завтра да завтра».

— Ну, батенька мой, на что же вам штурман. Нешто в лимане заблудиться возможно?

— Возможно, не возможно, а положено — вот и весь тому сказ!

Дверь кабинета обер-интенданта бесшумно отворилась.

— Господина Гершензона просят, — пророкотал адъютантский бас, и штатский господин исчез в кабинете.

Тогда Тартинский приблизился к капитан-лейтенанту, снял зюйдвестку и, слегка наклонив голову, попросил разрешения обратиться.

Капитан-лейтенант молча кивнул.

— Имею честь говорить с капитаном парохода? — спросил Тартинский.

— Точно так. Капитан «Метеора» Скрягин к вашим услугам.

— Имею большое желание осмотреть вам вверенное судно, господин капитан. И, кроме того, будучи невольным свидетелем имевшего место разговора, хотел бы, в случае вашего согласия, занять вакантную должность штурмана после завершения порученных мне снабженческих дел. О себе скажу коротко: участвовал в кругосветном плавании, ходил штурманом на тендере «Ласточка», под знаменами адмирала Гейдена сражался в Наварине.

Мужественное лицо мичмана приглянулось капитану Скрягину, и он пообещал направить с посыльным бригом на эскадру Гейдена рапорт о переводе Тартинского на пароход «Метеор».

Выйдя из адмиралтейства, Тартинский хотел было направиться на поиски постоялого двора, однако встретившийся ему на набережной знакомый по Морскому корпусу артиллерист посоветовал обратиться к адмиралтейскому кузнецу Хмелеву, сдававшему жилье временным постояльцам.

Предложенная Тартинскому комната оказалась небольшой светелкой с единственным оконцем, выходившем в чистое поле, поросшее серебристо-бурой полынью, густой лебедой и тысячелистником. Хозяйка — пожилая поселянка в вышитой крестиком сорочке — внесла самовар со свежеиспеченным покрытым хрустящей корочкой кренделем. Выпив несколько стаканов горячего чая, Тартинский прилег на узкую койку и задремал.

Разбудило его негромкое пение. Нежный девичий голос выводил жалостливые слова о цветке-барвинке и чернобровом козаченьке.

Пройдя темные сени, Тартинский распахнул наружную дверь и увидел певунью. Грациозно склонив миловидное личико, девушка энергично месила в глиняной миске тесто. Заметив заспанного постояльца, она перестала петь, улыбнулась и негромко промолвила:

— Нездорово спать, когда солнце заходит.

— Какой чудесный у вас голос, сударыня, — проговорил Тартинкий. — Целый бы век слушал и не наслушался.

— Голос, как голос, ничего особенного, — серьезно ответила девушка. — А вы к нам надолго?

— Если бы вы позволили, то навсегда, — медленно произнес мичман и взглянул в широко раскрытые глаза незнакомки.

И пропал лихой командир абордажной команды, опытный штурман и будущий знаток пароходного дела…

Потом было венчание в Спасской церкви, были поздравления и пролетевшие, как одно мгновение, две недели отпуска, предоставленного по семейным обстоятельствам.

Вскоре с эскадры адмирала Гейдена пришел положительный ответ, и мичман Тартанский приступил к исполнению штурманских обязанностей на приписанном к Черноморскому флоту пароходе «Метеор».

ШТУРМ АНАПЫ

После разгрома турецко-египетского флота в Наваринском сражении Турция закрыла для русских судов проливы Босфор и Дарданеллы и объявила России войну.

Вновь отстроенные корабли под алыми с золотым полумесяцем флагами стали появляться в виду пустынных черноморских берегов. Русские войска перешли реку Прут и были встречены метким огнем турецкой пехоты. Турецкая конница стремилась с флангов обойти боевые порядки. По ночам зарево бивачных костров мерцало на горизонте, подобно огненной гиене.

В Севастополе Черноморская эскадра принимала боеприпасы и продовольствие. С Северной стороны подходили баркасы с десантным войском. Бесконечным потоком поднимались солдаты по веревочным трапам на транспортные суда. На борту «Метеора» разместились рослые в темно-зеленых мундирах егеря тринадцатого полка десантного корпуса.

Утром семнадцатого апреля на линейном корабле «Париж» был поднят флаг Главного командира Черноморского флота вице-адмирала Грейга, а в полночь капитан Скрягин приказал разводить пары.

На рассвете механик Клосс поднялся на палубу и обратился к вахтенному офицеру — мичману Тартинскому:

— Господин мичман, пары разведены, позвольте провернуть машину.

Тартинский, поеживаясь от сырого предрассветного ветра, перешел с левого борта на правый и, убедившись, что под кожухами гребных колес не оставлены случайно вельбот или шлюпка, негромко произнес:

— Позволяю.

Клосс спустился в машинное отделение. Послышалось шипенье пара, колеса сделали несколько оборотов вперед, назад и замерли, в ожидании дальнейших распоряжений.

Когда рассвело, семь линейных кораблей, четыре фрегата, три брига и девять транспортных судов вступили под паруса. Пароход «Метеор» снялся с якоря последним.

Сразу за мысом Херсонес легкий береговой ветер сменился крепким встречным. Крутая волна ударила в широкое днище парохода. Скорость «Метеора» уменьшилась до трех узлов. Корабли эскадры, зарифив паруса, принялись лавировать против ветра.

Сильный восточный ветер дул несколько дней, и эскадра продвигалась очень медленно. Наконец утром второго мая прямо по курсу показался Анапский мыс, а в два часа после полудня корабли с убранными парусами уже покачивались на открытом рейде в виду турецкой крепости Анапа.

В адмиральской каюте корабля «Париж» адмирал Грейг инструктировал своего флаг-офицера:

— Предложение о сдаче крепости вручить самому коменданту, а на словах передайте, что в случае отрицательного ответа фортеция будет взята штурмом не позднее чем через три дня.

Вельбот с парламентером вернулся в сумерках, и вскоре на всех кораблях эскадры стало известно, что комендант Осман-Оглы намерен защищать крепость до последней капли крови.

Утром по парадному трапу на борт парохода «Метеор» поднялся начальник морского штаба Его Императорского Величества генерал-адъютант князь Меньшиков. Он подал руку капитану, небрежно кивнул выстроенной на шканцах команде и скрылся в приготовленной для него каюте. Через полчаса князь Меньшиков, накинув на широкие плечи черный, тонкого сукна плащ, уже стоял на капитанском мостике с подзорной трубой наготове. «Метеор», шлепая плицами колес и попыхивая сизоватым дымком, приближался к Анапскому мысу. Мичман Тартинский стоял рядом с князем, держа наготове планшет веленевой бумаги. Взгляд водянистых глаз князя скользил по обрывистым береговым утесам. Тартинский молча вырисовывал на планшете бухты, образованные тремя оконечностями мыса.

Над угловым бастионом, обращенным к рейду, появилось облако дыма. Грохнула крепостная пушка. Тяжелое ядро шлепнулось в воду, не долетев до парохода. Князь распорядился повернуть на юго-восток и идти малым ходом вдоль береговых скал.

Примерно через час хода обрывистые утесы прервались глубоким ущельем, заканчивающимся широким песчаным пляжем.

— Вот отличное место, ваше превосходительство, для высадки егерей! — воскликнул Тартинский.

Князь брезгливо скривил тонкие губы:

— Отличное лишь с точки зрения профана. Десять верст маршировать атакующим до крепостных стен! Нет, молодой человек, атаковать будем в лоб. Две бухты у Анапского мыса — самое подходящее место для высадки десанта.

По окончанию рекогносцировки мичман Тартинский спустился в машинное отделение. Здесь, среди лоснящихся от масла шатунов и хитросплетения больших и малых труб, в обществе механика — коренастого англичанина Клосса — Тартинский чувствовал себя как дома.

Он досконально изучил машину, котельное хозяйство. Мог подготовить машину к пуску, научился осторожно и плавно открывать главную паровую задвижку, проверять разрежение в холодильном ящике. Запах горячего масла и разогретого металла был для него тем же, что и соленый ветер для старых морских волков. Поэтому в свободное от вахт время Тартинский проводил в машинном отделении или в каюте Клосса, рассказывавшего о новейших котлах и машинах с качающимися цилиндрами на британских судах.

По распоряжению Меньшикова к высадке десантных отрядов приступили в предрассветных сумерках. Пароход «Метеор» принял буксирный конец с транспорта «Змея» и медленно двинулся вдоль рейда. Приблизившись к крепости на расстояние пушечного выстрела, «Метеор» встал на якорь. Быстро спустили две шлюпки с полусотней егерей. От транспорта «Змея» тоже отчалило несколько баркасов.

Едва русские пехотинцы ступили на прибрежный песок, со стороны крепости показался турецкий отряд, а с крутых горных склонов с гиканьем и свистом покатилась лавиной черкесская конница. Егеря, выстроившись в каре и припав на одно колено, направили в сторону нападавших граненые стволы ружей. И все равно не сдобровать бы малочисленному воинству российскому, если бы не поддержали их огнем корабельные комендоры.

Подошедшая следом за транспортом шхуна «Севастополь» грохнула картечью по черкесской коннице. Но далеко. Свинцовый дождь не достиг цели. С «Метеора» просигналили фрегату «Евстафий» подойти как можно ближе к отмели и открыть огонь по турецкой пехоте.

Передние ряды черкесской конницы с дикими воплями уже обрушились на ощетинившихся штыками егерей. Дружные залпы стрелков заставили отступить конную шеренгу. Но с гор, окутанная клубами пыли, торопилась подмога, намереваясь стереть с лица земли отстреливавшихся егерей.

Тем временем пароход «Метеор», взбивая белую пену, круто разворачивался под стенами крепости. Турецкие пушкари были уверены, что судно застрянет на мели и превратится в идеальную мишень. Однако имевший малую осадку пароход скользил вдоль берега, не прекращая ни на мгновение свой легкий бег. Тартинский стоял рядом с капитаном, показывая рукой на клубящиеся по откосам гор облака пыли. Дюжина орудий левого борта парохода была уже давно готова. Вот, наконец, грянул залп, и вздыбленная двадцатифунтовыми ядрами земля преградила путь наступавшей лавине. Пароход развернулся к берегу правым бортом, и снова разом рявкнули все его бортовые пушки. Рассеянные по откосам группы черкесов повернули вспять. Русские егеря приступили к обустройству редутов и шанцевых укреплений.

Вечером того же дня вице-адмирал Грейг собрал капитанов на корабле «Париж». Седовласые, с темно-коричневыми изрезанными морщинами лицами капитаны, многие из которых сражались в Архипелаге под знаменами адмирала Сенявина, внимательно слушали Грейга. Главный командир говорил медленно, четко, постукивая вишневым чубуком по полированной столешнице.

— Господа, я собрал вас, чтобы довести до сведения решение его превосходительства князя Меньшикова начать бомбардировку фортеции седьмого дня мая в одиннадцатом часу перед полуднем. Настоятельно прошу не учинять беспорядочную пальбу из всех орудий. Постарайтесь, господа капитаны, посредством пристрелки установить нужный заряд и возвышение. На якорь становитесь как можно ближе к крепости, однако не забывайте иметь в то же время достаточную глубину под килем. Флаг свой завтра буду держать на «Метеоре».

Совет закончился глубокой ночью. На следующее утро с корабля «Париж» спустили адмиральский вельбот. Адмирал Грейг занял место на корме, гребцы разом взмахнули веслами, направляя вельбот к покачивающемуся неподалеку от берега «Метеору».

Слабый юго-западный ветер погнал клубы пароходного дыма в сторону крепости. Назначенные к бомбардировке суда медленно двинулись к Анапскому мысу. Ровно в одиннадцать часов, положив почти одновременно якоря, корабли и фрегаты открыли огонь. Пароход «Метеор» на этот раз не стоял в линии баталии. Двое кочегаров едва успевали подбрасывать поленья в ненасытную топку. Пароход шел вдоль рейда мимо окутанных пороховым дымом кораблей. Заметив не занятый между фрегатами «Евстафий» и «Поспешный» промежуток, адмирал Грейг приказал капитану Скрягину прибуксировать линейный корабль «Иоанн Златоуст». Скрягин склонился над переговорной трубой:

— Прошу господина механика подняться на палубу.

Из машинного люка поднялся механик Клосс. Вытирая ветошью руки, он сделал шаг в сторону капитанского мостика, и в это мгновение над мостиком раздался сухой треск. Взорвалось бомбическое ядро, и осколочный дождь забарабанил по палубе. Клосс упал. Подбежавший фельдшер прислонился ухом к промасленной блузе механика, покачал головой. Капитан молча снял треуголку.

А между тем бомбардировка крепости продолжалась, и приказ адмирала следовало выполнять без промедления.

Мичман Тартинский соскользнул по крутому трапу в машинное отделение. Устроившись на рундуке под переговорной трубой, он взялся за маховик паровой задвижки.

— Малый вперед! — послышалось с мостика.

Тартинский повернул маховик. Зашипел в золотнике пар. «Метеор» медленно двинулся навстречу кораблю «Иоанн Златоуст». Вскоре многожильный буксирный трос закрепили у основания мачты «Метеора», и пароход, отчаянно дымя, повлек линейный корабль в боевой строй.

К полудню корабельные комендоры разрушили два угловых бастиона. За крепостной стеной горели дома и блокгаузы. Но вот засвежевший бриз разогнал пороховой дым. Пошла от юго-востока крутая зыбь. Закачались корабли, загремели якорные цепи. Якоря на фрегатах «Поспешный» и «Евстафий» не выдержали, поползли по песчаному дну. Потащило русские корабли к берегу под крепостные пушки. Адмирал Грейг потер тыльной стороной ладони бритый подбородок, хмуро глянул на вытянувшийся под ветром в сторону крепости вымпел и крикнул:

— Сигнальщика ко мне!

И вот уже на мачте «Метеора» взвились сигналы «Огонь прекратить» и «Сниматься с якорей».

Захлопала, наполняясь ветром, парусина. Матросы торопливо разворачивали реи. Корабли, повернувшись кормой к бастионам, медленно вытягивались с рейда.

Целый месяц русская эскадра блокировала крепость со стороны моря, а отряды егерей, укрепившиеся под крепостными стенами, не позволяли черкесам подвозить продовольствие и порох осажденным туркам.

Наконец, десятого июня князь Меньшиков приказал идти на приступ. Накануне штурма егеря вязали штурмовые лестницы, готовили фашины, крючья. В шесть часов утра корабли прекратили бомбардировку. Когда утренний туман рассеялся, увидели турки — все готово к решительному штурму — затрубили отбой. Над разрушенным бастионом взвился белый флаг. В ответ затрепетал белый вымпел на мачте корабля «Париж». Шлюпка с парламентерами отчалила от парохода «Метеор». Матросы гребли не спеша, время от времени оглядываясь на почерневшую от гари крепостную стену и толпившихся на ней стрелков в ярко-красных фесках.

Заскрипела под днищем шлюпки галька. Пожилой тучный полковник в гренадерском мундире, перешагнув через борт шлюпки, направился к крепостным воротам. Сопровождал его мичман Тартинский. По неширокой, мощеной мальтийской плиткой дороге, парламентеры подошли к белокаменному дому. На ступенях крыльца их встретил бородатый турок и, не говоря ни слова, провел во внутренние покои.

Полковник слегка наклонил седую голову перед затянутым в ярко-алый мундир комендантом.

— Уполномочены ли вы, господа, начать переговоры о перемирии? — хмуро спросил комендант и, отвернувшись к окну, принялся рассматривать раскачивающиеся на рейде корабли русской эскадры.

— У нас есть такие полномочия, — ответил полковник.

— Тогда приступим к делу. Объявите ваши условия.

— Мы требуем полной капитуляции, господин комендант, — громко сказал полковник, — с обязательным признанием военнопленными всех ваших людей, захваченных при осаде крепости. Войскам же, скрывающимся в цитадели, надлежит сложить оружие и немедленно разойтись по домам.

Осман-Оглы ответил не сразу. Он перевел взгляд на стены цитадели, на выстроенные на стенах шеренги турецких стрелков и, наконец, изрек:

— Мое доблестное войско готово умереть с оружием в руках, а стены цитадели могут еще долгое время противостоять вашим пушкам, посему прошу дать мне два дня на размышление.

Просьба об отсрочке была передана адмиралу Грейгу. Адмирал согласился, но приказал Тартинскому и двум пехотным офицерам провести эти дни в крепости. Русским офицерам надлежало следить, чтобы гарнизон не заделывал пробоин в стенах и не принимал порох, свинец и съестные припасы от горцев.

Назначенный срок прошел, но комендант Осман-Оглы не торопился с ответом. И тогда адмирал Грейг вручил Тартинскому записку для немедленной передачи гарнизону крепости. В записке было всего несколько слов: «Пощада повинным, смерть непокорным, час времени на размышления».

Заволновались турецкие полки. Воины стали бросать ружья. Отряд турецких пушкарей окружил дом коменданта. Они принялись колотить прикладами в запертые двери. Бледный, без фески, с синими кругами под глазами появился Осман-Оглы на крыльце. Махнул рукой и приказал сдавать оружие.

Ровно в полдень гренадерский и егерские полки вступили в крепость Анапу.

Продолжение следует

2007