• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• Предприятие

Сэр. Если какой-либо человек, имеющий лишь самое малое представление о нашей конституции, усомнился бы, размышляя серьезно и непредвзято, действительно ли сохранение свободы народа зависит от сохранения парламентской свободы, то, смею думать, его сомнения развеялись бы, и он укрепился бы во мнении, что это именно так, перед лицом всего лишь одного самоочевидного аргумента, что все козни наших монархов против свободы — а ведь парламенты создавались по образцам, все еще существующим,— постоянно направлены были к одной из двух целей: либо заполучить такие парламенты, которыми они могли бы управлять, как им заблагорассудится, либо же преодолевать все трудности и принимать на себя все тяготы правления без парламентов. Средство, к которому чаще всего прибегали для достижения первой цели, заключалось в том, чтобы безгранично влиять на ход выборов в палату общин, а в дальнейшем — и на избранных ее членов. Когда это удавалось, оно как нельзя более отвечало целям самовластцев, когда же не удавалось, самовластной воле приходилось подчиняться конституции. Подобное происходило не только после, но и до того великого сдвига в соотношении сил, который начался в правление Генриха VII и Генриха VIII и в значительной мере склонил в пользу палаты общин чашу весов, которая до тех пор неизменно склонялась в сторону лордов и духовенства...

Все мною сказанное служит вот какой цели: я берусь объяснить, что смысл революции заключался не только в том, чтобы спасти нас от прямых покушений на нашу свободу и веру со стороны короля Якова, но также и от любых иных покушений, либо предпринимавшихся, либо таких, что могли быть предприняты в том же самом духе; чтобы обновить и укрепить нашу конституцию; чтобы "установить мир, достоинство и счастье этих народов на прочных основаниях; дабы упрочить положение религии, равно как свободы и достояния подданных, на основаниях столь надежных, чтобы больше не приходилось опасаться, что народу придется пережить подобные же несчастья когда-либо в будущем" (см. декларацию принца Оранского —прим. авт. (7). И поскольку, говорю я, именно в этом и состоял общепризнанный замысел революции, поскольку народ наш пошел в революцию, движимый верой в то, что все это действительно совершится, замысел революции остался неосуществленным, нам не дано было воспользоваться ее плодами, а справедливые чаяния народа остались втуне, ибо не было сделано достаточно, чтобы выборы стали истинно свободными, а парламент — истинно представительным, независимым и единым.

Все это — основы основ британской свободы. Недостатки в других разделах конституции никогда не будут губительными, коль скоро удастся сохранить их в целости. Но недостатки этих разделов могут в скором времени стать гибельными для конституции, хотя и любой из остальных разделов нужно хранить с не меньшей тщательностью. Каковы бы ни были причины, мы обязаны сознаться перед неодолимой истинностью и печальной известностью сего факта, что этими важнейшими условиями, без которых свободу сохранить не удастся, во время революции почти полностью пренебрегли. Да, билль о правах гласит: "Выборы должны быть свободными; свободу слова и обсуждения невозможно ни отменить, ни оспаривать вне парламента; парламенты должны заседать часто". Но подобные декларации, сколь бы торжественны они ни были, есть не что иное, как напыщенная чепуха, если не подкрепить их делом; если они не творят добро — а они и по сей день творят зло — и служат в наиглавнейших уложениях своих единственно для забавы, хотя там, где речь идет о вещах самых близких и дорогих для людей, нет места для самообмана, не говоря уж о забаве. Это были права, на которые народ, без всякого сомнения, мог безоговорочно претендовать. Но тогда он обязан был пойти дальше словесных претензий, поскольку права эти столь часто ущемлялись в последнее время. То, что права эти существовали только на словах, что они делом не утверждались и не обеспечивались в то время, сразу же породило огромную неудовлетворенность; люди, которых в те времена звали "вигами", выделялись среди прочих громогласностью своих жалоб. Так, они утверждали, что не может быть никакого "настоящего соглашения, более того, что все разговоры о согласии достойны осмеяния, пока не будут полностью определены сроки и способ созыва парламента и проведения заседаний парламентов после созыва" (cм. соображения о состоянии нации м-ра Хэмпдена, опубликованные в 1692 г., прим, авт.) — и все это, чтобы предотвратить практику "сохранения одного и того же парламента в силе, пока большинство его членов не будет растлено должностями, дарами и пенсиями". Они утверждали, что уверения, данные во время революции, заставили их думать, что "издревле установленный законный процесс ежегодного переизбрания парламентов будет немедленно восстановлен" (Исследование, или Рассуждение, и пр., опубликованные в 1693 г., прим. авт.) и что особые обстоятельства, связанные с королем Вильгельмом, получившим корону в дар от народа и затем возобновившим изначальный договор с народом,— а именно таковы обстоятельства восшествия на престол ныне правящей королевской фамилии,— выставлялись в качестве тех причин, на основании которых народ мог бы ожидать от него согласных со своей волей действий.

Частые заседания парламента были и в самом деле обеспечены, хотя и косвенно, ввиду чрезвычайных обстоятельств, вызванных войной, последовавшей вскоре за революцией. Эта война сделала необходимыми ежегодные пополнения запасов продовольствия и боеприпасов для армии, поэтому еще до ее окончания возникла не менее острая необходимость в ежегодных заседаниях парламента, которая сохранилась и по сей день — из-за важнейших изменений, происшедших в сфере государственных доходов. Прежде весь государственный доход предназначался королю. Парламентские субсидии в те времена были явлением чрезвычайным и нерегулярным, и все сложилось таким образом, что парламенты созывались чаще или реже, в зависимости от того, насколько часто или редко у двора возникала потребность в таких субсидиях. Однако, начиная с короля Вильгельма, все наши короли оставались пожизненными собственниками лишь той части государственного дохода, который выделялся парламентом на их нужды, хотя при этом им по-прежнему поручалось распоряжаться всей суммой доходов в целом и даже выполнять роль управляющих государственных кредиторов в той мере, в какой речь шла о частной собственности этих кредиторов. Таково нынешнее положение вещей, достаточно общеизвестное, но, тем не менее нуждающееся в упоминании здесь, особенно в связи с нашей темой; таковым оно и должно оставаться впредь, если только не появится когда-либо монарх, который, по совету какого-нибудь злонамеренного министра, подстрекаемый своекорыстной группировкой, при поддержке постоянной армии и следуя, подобно Ричарду Второму (8), "безрассудству своего необузданного нрава", наложит алчные руки на все средства, которые будут к этому времени созданы, а затем, став на путь беззакония там, где можно действовать по закону, использует их для себя, ради установления собственного произвола, одним ударом лишив многих из подданных их имущества и всех подданных — их свободы. А пока этого не случилось (и боже упаси нас от подобных поползновений!), парламент должен созываться ежегодно — иначе и самому нашему правительству грозит беда.

И все же само по себе это не такая уж полная и непосредственная гарантия свободы, как того требует серьезность создавшегося положения, поскольку сохранность нашей свободы обеспечивается не только частыми созывами одного и того же парламента, но — в не меньшей степени — частыми сменами состава парламента. Более того, она обеспечивается именно этим гораздо больше, нежели первым, поскольку первое может привести, даже без второго и в неизмеримо большей степени, чем длительные перерывы в созыве парламентов, к утрате свободы. Это предвосхитила в бесконечной мудрости своей наша конституция. Именно благодаря ей, — хотя со временем, в результате хода событий и изменений, едва уловимых, отпала необходимость созывать парламент раз или даже два раза в год, как то имело место в прежние времена, — наши короли продолжали править, будучи неспособны управлять долго, со сколь-нибудь сносной легкостью и не навлекая при этом на себя опасности, не согласуя своих действий с этими ассамблеями, без опоры на них. В соответствии с той же конституцией парламенты должны были не только часто созываться, но и часто переизбираться, а мнение, что "частота и сроки заседаний парламента полностью зависят от воли монарха", следует по справедливости рассматривать как одну из попыток, предпринимаемых определенными людьми, поставить закон на службу самовластью, так же как иные тщились поставить на службу ему Священное писание. Однако таков явно выраженный смысл и предначертание нашей конституции, чтобы у представителей народа была возможность частого общения, дабы обсуждать совместно беды и горести страны, сетовать по поводу их и добиваться их исправления упорядоченными законами и заранее определенными способами; с другой стороны, и народ наш должен иметь возможность часто спрашивать отчета у своих представителей, дабы убедиться, что они достойны доверия, возложенного на них, дабы одобрить или осудить их поведение, вновь избрав их или же отказав им в переизбрании.

Таким образом, наша конституция допускает, что правители могут злоупотреблять своей властью, а парламент — не оправдывать оказанного ему доверия, но она же и предусматривает, насколько способна предусмотреть мудрость человеческая, чтобы ни те, ни другие не могли слишком долго действовать в подобном духе без достаточного контроля со стороны народа. И если корона будет упорствовать в узурпации свободы народа или в каких-то иных проявлениях дурного правления, и если государь, который облечен властью, окажется, как порой бывало с нашими королями, глух к голосу своего парламента и своего народа, то в системе конституции уже не остается средств для борьбы с этим. Конституция попирается упрямством монарха, и "народу остается лишь взывать к небесам, как и во всех других случаях, когда нет на то судьи земного" (Опыты Локка об управлении, гл. 14, прим. авт.) Таким образом, если парламент будет упорно потворствовать дурному правлению, либо иным каким-то образом устраняться от защиты свобод, которые ему доверено охранять, нет сомнения, что положение народа будет таким же, как и при злоупотреблении монархом данной ему властью, ибо представители народа имеют не больше права предавать его, чем короли — узурпировать его свободу. Следовательно, народ имел бы право взывать к небесам, если бы наша конституция не предусмотрела такого средства против одного из этих зол, которое можно было бы использовать и против другого. Средство же это, предусмотренное в нашей конституции, заключается в частой смене состава парламента, что просто не оставляет достаточно времени, дабы большинство представителей народа могло быть вовлечено в сговор между министрами, а если это произойдет — чтобы этот сговор можно было бы вскоре и разрушить.

Все эти размышления, а также те, что из них естественно вытекают, будут достаточны, чтобы убедить любого мыслящего человека, во-первых, что нет способов, с помощью которых было бы безопасно, а посему и разумно, облекать какую бы то ни было группу людей столь же огромным доверием, каким собрание избирателей наделяет своих представителей у нас в стране, помимо краткости срока, на который это доверие им оказывается. Во-вторых, что любое продление такого срока таит в себе известную опасность для народа, ослабляет его положение, и тогда свободе начинают угрожать те самые права и полномочия, которые были даны, чтобы охранять ее. В-третьих, такое продление срока ставит страну — в случае, вполне вероятном, продажности парламента — перед возможностью утраты великого достоинства, предусмотренного нашей конституцией, а именно — излечения зла, пока оно не укоренилось, не стало неизлечимым, методом мирным и безболезненным, т. е. путем избрания новых представителей; оно же не оставляет нации никакого иного выбора, кроме как подчиниться либо воспротивиться этому, хотя подчинение в этом случае будет столь же тягостным, а сопротивление — гораздо более трудным, ибо предательство интересов народа законодательной властью — ничуть не меньшее зло, чем злоупотребление властью со стороны короля.

Приведенных доводов, я полагаю, должно с лихвой хватить для доказательства верности моих суждений, а суждения эти подчеркивают в самых сильных выражениях, сколь необходимы величайшие усилия во имя того, чтобы как можно более точно следовать истинному смыслу нашей конституции, возродив практику ежегодных или, по крайней мере, раз в три года, выборов в парламент. Однако важность данного вопроса, а также особая злободневность его в силу ряда обстоятельств заставляют меня добавить к сказанному выше еще одно соображение, которое, как мне кажется, прозвучит отнюдь не менее убедительно, будучи очевидным и понятным всем. Заключается оно в следующем. Если вдруг король получит сразу и на многие годы вперед средства и власть, которые ранее обычно предоставлялись ему раз в год, такое деяние, я полагаю, считалось бы даже в наше время неоправданной мерой и сулящим множество бед упущением по одной простой причине: оно изменило бы основную статью нашей конституции, которая требует частых заседаний законодательного органа в полном составе, с тем чтобы поддерживать и одновременно контролировать исполнительную власть, которой доверена часть этих задач. А посему я спрашиваю: разве статья, требующая частых выборов в парламент общим голосованием всего народа страны, дабы обезопасить ее от дурных деяний, к которым могут привести слабость или продажность парламента, является менее существенной или менее насущной для сохранения наших свобод, чем та, другая статья? Кто посмеет отрицать это? Никто — по крайней мере, из тех, кто достоин нашего внимания. Британский народ имеет на это неотъемлемое право, которое необходимо с не меньшим рвением отстаивать и защищать, следя за тем, чтобы его представители не обманули доверия, оказанного им в деле защиты конституции, посредством соблюдения очередности выборов, как и право благодаря частым заседаниям парламента следить за тем, чтобы короли не обманывали доверия, которым они облечены.

Как же получается тогда, что люди столь по-разному относятся к этим двум вопросам? Попробуйте высказаться в поддержку первого из них — и не найдется такого раболепного "друга" нашего правительства, который не изобразил бы в ответ столь же неподдельный ужас, какой и в самом деле испытает истинный поборник конституции. Но предложите учредить семилетний, нет, лучше десятилетний парламент, и те же "друзья" правительства станут рьяно выступать в поддержку и того, и другого, ибо любые доводы, выдвигаемые в пользу первого, будут еще основательнее звучать в пользу второго, и даже тем основательнее, чем длительнее срок, о котором идет речь.

Эти доводы, почерпнутые из досужих разговоров о мнимом удобстве и целесообразности, о пресловутом спокойствии внутри страны и мощи за ее границами, нет нужды приводить здесь. Их уже много раз приводили другие, получившие должный отпор. Но вот что кажется мне совершенно необъяснимым: некоторые люди — не скажу, что многие,— на деле убежденные сторонники конституции, поколебались в своих убеждениях и едва не позволили совратить себя ложными доводами "друзей" нашего правительства, хотя нет ничего легче, чем показать, исходя из разума и опыта, что удобство, целесообразность и спокойствие внутри страны можно в такой же, нет, даже в большей, мере обеспечить трехгодичными — и, более того, годичными — парламентами, чем многолетними. Что же касается мощи ее за рубежом, т. е. ее влияния и доверия к ней, то они будут зависеть от мнения, которое сложится у других держав о нашем внутреннем устройстве и о единстве наших помыслов. А оно, это мнение, должно определяться, в первую очередь, их знанием подлинных настроений народа, которые, в свою очередь проявляются как нельзя лучше в естественном нашем конституционном порядке — посредством частых выборов. И если все будет именно так, то и результаты будут совсем иными, нежели те, которые достигаются резолюциями косного, услужливого парламента, в особенности же если произойдет такое, что может случиться когда-нибудь в будущем,— что общее настроение народа станет на поверку резко отличаться от мнения парламента, а решения такого парламента будут во всей своей неприглядности приниматься под диктовку людей, столь же гнусных, сколь н окруженных всеобщей ненавистью, столь же презренных в душе, сколь и презираемых открыто как у нас в стране, так и за рубежом...