• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• ФОРУМ
• Реализация
• Реклама
• Предприятие

Шантлу в Турени, 6 ноября 1735 г.(1)

Милорд! (2)

Я уже обдумывал в свое время весьма серьезно тот предмет, относительно которого Вы пожелали узнать мое мнение, и, насколько дела и досуг мне позволяли, следовал на практике правилам, которые, как мне казалось, необходимо соблюдать при изучении истории. Они очень отличались от тех, что рекомендуются знатоками этого предмета и применяются обычно. Но признаюсь Вашей светлости: это обстоятельство ни тогда, ни позже не вызвало у меня сомнения в них. При этом я не стремлюсь к оригинальности; напротив, я полагаю, что общепринятые взгляды заслуживают должного уважения и что следует подчиняться установленным в обществе обычаям, даже если те и другие (как это часто бывает) бессмысленны или смешны. Но речь идет лишь о внешнем подчинении, никоим образом не умаляющем свободу собственного суждения. Более того, наша обязанность подчиняться, хотя бы внешне, распространяется только на те взгляды и обычаи, которым нельзя противостоять или от которых нельзя отклониться, не причинив вреда или не нанеся оскорбления обществу. В подобных случаях наши умозаключения должны быть свободны, во всех же других свободной может быть и наша практическая деятельность.

Поэтому, оставив пока в стороне взгляды и практику ученого мира, я весьма охотно сообщу Вам о своих собственных взглядах. Но так как трудно восстановить нить мысли, давно уже оставленной, и невозможно одно доказать, а другое объяснить, не прибегая к помощи многих книг, которых я здесь лишен, Вашей светлости придется удовлетвориться тем несовершенным наброском, который я в состоянии послать Вам с этим письмом.

Мотивы, по которым люди обращаются к изучению истории, различны. Одни, если только к таким, как они, применимо слово "изучение", заботятся лишь о развлечении и читают жизнеописания Аристида или Фокиона, Эпаминонда или Сципиона, Александра или Цезаря так же, как они разыгрывают карточную партию или как они когда-то читали сказку о семи храбрых рыцарях.

У других мотивы ничуть не лучше, но им свойствен еще один недостаток, делающий их зачастую самым настоящим бичом общества — в прямой зависимости от их успехов в знакомстве с предметом.

Первые не используют чтения, чтобы достичь какой-нибудь достойной цели; вторые же злоупотребляют им ради цели весьма недостойной; и дерзость их возрастает вместе с ростом их знаний. Людей первого рода я встречал больше всего в Англии, второго — во Франции. Лица, которых я имею в виду,— это те, кто читает, чтобы поболтать, блеснуть в разговоре и произвести впечатление в обществе; кто, ощущая нехватку собственных мыслей, набивает себе голову голыми фактами и сентенциями и надеется восполнить за счет одной лишь памяти недостаток воображения и способности к суждению.

Эти лица относятся к двум наихудшим разновидностям. Следующие, о ком идет речь, принадлежат к несколько более высокому классу: это те, кто не становится от занятий историей ни мудрее, ни лучше, облегчает изучение ее другим и направляет их к целям более полезным; это те, кто снимает хорошие копии с плохих рукописей, объясняет смысл непонятных слов и берет на себя великое множество других грамматических трудов. Мы чувствовали бы себя весьма обязанными подобным лицам, если бы они, кроме того, умели бы еще делать что-то лучшее и брались бы за эту нудную работу лишь ради общественного блага. Правда, некоторые из них так и поступали, но думаю, что не позднее эпохи возрождения наук. В чрезвычайных обстоятельствах генералы сами могут взяться за кирку и лопату, но когда неотложная необходимость миновала и жизнь вернулась в привычные рамки, эти орудия передаются в руки тех, кому они предназначены,— в руки рядовых солдат и земледельцев. Я поэтому весьма одобряю набожность одного ученого мужа из Крайстчерча (3), который, как говорят, обращаясь к господу богу в своей проповеди, стал вдаваться в подробности (что свойственно людям благочестивым) и среди других благодарственных молитв вознес, в частности, хвалу господу за то, что он обеспечил мир составителями словарей. Последние добиваются славы, как и люди более значительные, теми средствами, какие дал им для этого господь. Литтлтон, составляя словарь, щедро расходовал весь свой талант, Стивене же — нет (4); тем не менее, они заслуживают поощрения, когда занимаются компиляцией, не проявляя остроты ума и не беря на себя смелость рассуждать.

Существует четвертый класс, куда менее полезный, чем предыдущие, но удостоенный гораздо большей чести, — люди в высшей степени образованные, те, кому все племя ученых отвешивает почтительные поклоны.

Нужно обладать моим равнодушием к похвалам или порицаниям, чтобы открыто заявить о полном презрении к занятиям этих ученых мужей, ко всем исследованиям древности, ко всем системам хронологии и истории, которыми мы обязаны великим трудам таких деятелей, как Скалигер, Бошар, Петавий, Ашер и даже Маршем*. В их распоряжении одни и те же материалы, которые, однако, немногочисленны, и почти невероятно, чтобы их когда-нибудь стало больше. Эти ученые использовали их в каких угодно комбинациях. Они высказывали предположения, догадки, соединяли разрозненные отрывки разных авторов и фрагменты преданий неясного происхождения, различных народов и веков, отстоящих так же далеко друг от друга, как и от нашего времени. Словом, они испробовали абсолютно все возможности — даже совершенно фантастическое звуковое сходство служило им основой для создания целой теории. Исторические же источники, которыми они располагают, не только скудны, но и нередко (даже те, что считаются лучшими и наиболее достоверными) весьма сомнительны, что некоторые из этих ученых сами признают.

Юлий Африкан, Евсевий и Георгий Монах открыли основные источники науки, но загрязнили ее воды. Они поставили своей целью согласовать светскую историю и хронологию со священной историей, хотя хронология последней очень далека от ясности и определенности, чтобы можно было руководствоваться ею. Древние исторические памятники, которые названные писатели передали потомству, были ими обработаны в соответствии с теми принципами, которых они придерживались, и ни один из памятников не дошел до нас в первозданной чистоте и форме. Так, "Династии Манефона" (7) Евсевий превратил в груду фрагментов, из которых вставлял в свою работу те, которые соответствовали его замыслу. Вот все, чем мы располагаем. Георгию Монаху мы обязаны Соdex А1ехаndrinus (лат — "Александрийский кодекс"), и для нас это — единственный источник (8). Поэтому не может не вызывать изумления, что такой ученый, как сэр Джон Маршем, подвергает его сомнению на одной странице, а на следующей — строит на нем целую систему. Судя по легкости суждения (если мне не изменяет память, так как я давно уже не заглядывал в его труды), он даже не слишком озабочен тем, каков фундамент под его системой, раз уж он продемонстрировал искусство ее создавать и включил глубокую египетскую древность в рамки древнееврейского летосчисления. Короче говоря, милорд, все эти научные системы — не что иное, как заколдованные замки: они кажутся чем-то реальным, а в действительности — лишь видимость, и, подобно этим замкам, они исчезают без следа, как только снято заклятие. Чтобы разрушить чары, нужно вернуться к началу. Это выражение может показаться странным, но в нем есть свой смысл.

Мы должны тщательно и беспристрастно исследовать основания, и когда обнаружим, что они маловероятны или вовсе невероятны, будет нелепо ожидать чего-либо лучшего в воздвигнутом на таком фундаменте сооружении. Эта наука — одна из тех, которым a limine salutandae (лат. — Следует только поклониться с порога (9)).

Осуществить такое исследование необходимо, чтобы мы из-за своей неосведомленности безоговорочно не приняли на веру мнение авторитетов; предпринимать что-либо большее — значит помочь этим самым авторитетам навязать нам ложные знания. Я предпочитаю принять Дария, которого победил Александр, за сына Гистаспа (10) и допустить столько же анахронизмов, что и древнееврейский хронолог, чем принести в жертву полжизни ради собирания всего того ученого хлама, которым заполнена голова антиквара.