• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• ФОРУМ
• Реализация
• Реклама
• Предприятие

Жили-были в селе три девицы, три сестры: Таня, Уля и Светочка.

Вроде все при них: рукодельницы и родителям в доме помощницы; нрава доброго, тихого, мягкого: меж собою всегда в согласии, веселы и сердечны с подружками; и разумны, и рассудительны… да одна беда — не красавицы: ни бровей, ни румянца, ни ладности. Не спешат женихи к ним толпами, не кидают на них взоров ласковых, не стоят под окном с гармошками — стороной обходит счастье женское. А вокруг — подруженьки статные, словно лебеди белокрылые… Что дурнушки средь них? Серы уточки.

А годки-то бегут, не спрашивают — уж семнадцать младшей исполнилось, двадцать старшей — все нету суженых!

***

Раз порою зимнею, вьюжною татка с матушкой в город уехали, за покупками да за подарками, дом же на дочерей оставили… Вот под вечер, с делами управившись, сели сестры к окошку чаевничать: крендельками, баранками лакомятся; поют песни старинные, долгие; ветер слушают, думами делятся — да вздыхают печально по очереди: уж подружки все счастье свое нашли — женихов-то в селе не осталося! Вот еще один год начинается — неужели и он не порадует? неужели и с ним не придет оно — долгожданное счастие девичье? Так беседуют и приговаривают: "Хоть бы кто нам помог, посоветовал, хоть бы кто научил, как делу помочь!"

Только слышат вдруг: кто-то стучится в дверь — ночевать у хозяев просится. Голос резкий, скрипучий, старушечий, — знать, какая с пути сбилась странница, что меж селами часто расхаживают, переносят слушки или новости либо просто по делу бредут себе.

Отворили ей двери девушки; отворили — и в страхе отпрянули! Перед ними старуха горбатая: нос крючком, зуб торчком, лохмы сизые из-под черного платка выбиваются… То колдунья была известная, что жила в кособокой избушечке, за селом, у леса у самого — ей пугали детишек родители и учили обходить ее стороночкой. "Вы пустите, пустите, родимые, уж не дайте пропасть в ночь морозную!" — молит бабка, трясется от холода… А на улице вьюга, колючий снег! — как тут выгнать старуху ветхую?

Как ни боязно было девушкам, как ни страшно колдунью в дом впускать — не смогли за порогом оставить ее. Усадили скорее старуху за стол, самоварчик согрели ей заново, накормили пирогами пшеничными да медком душистым попотчевали; а потом, взбив перину пуховую, уложили спать в лучшей комнатке…

А колдунья седая, наутро встав, созвала сестер и три перышка из котомки старушечьей вынула.

— Благодарствую, девы милые, что старуху больную приветили. Знаю я беду вашу девичью — суженых давно уж вам надобно, — знаю и как той беде помочь. Вот послушайте, что расскажу я вам.

И дала им старушка по перышку — с виду серенькие, будто утиные.

— Не простые то перья — заветные, из крыла птицы Сирин выпали. К ней вернутся они обязательно, если все, как скажу, вы исполните. Много лишнего о птице той сказывают, — продолжала колдунья старая, — много дел ей недобрых приписывают, — что людей, мол, она заморачивает и что память отобрать у всех старается, — только вы ее не бойтесь, девушки. Птица Сирин ведь тоже женщина — вам она худого не сделает, а напротив, помочь постарается, коли дар от нее принять сможете. Так что, милые, вы по очереди, вот как снег сойдет, травка вырастет, а луна молодая круглеть начнет, выходите себе за околицу да идите на солнце закатное; а как ветер попутный подымется, отпускайте перо волшебное, и куда поведет, туда следуйте! Да с собой прихватите флакончики — молока набрать птицы сказочной: тот, кто тем молоком умоется, красотой на всю жизнь отметится!..

Проводили колдунью девицы, сели рядышком и задумались. Страшно им на поклон к птице Сирин идти: много ходит в народе рассказов о ней — и плохого, и хорошего поровну: и бездушная она, и коварная, дела нет до людских ей горестей, — но и счастье, по слухам, приносит ведь!

— Знать, судьба нам сама посылает знак, — так решили сестрицы, обдумав все, — и придется нам с птицей той встретиться, молока попросить ее чудного... Счастье будет, коль станем красивыми!

Утаив от родителей перышки, дождались сестры солнца весеннего, дождались молодого месяца, да по первой по самой травушке за околицу Таню отправили.

***

Встала Танечка на закат лицом, чудо-перышко в воздух подбросила — встрепенулось перо заветное, засияло всем разноцветием, и, как будто живое, взметнулось ввысь, полетело прочь по-над речкою, по лужку, по крутому бережку, и пропало над старой мельницей, вкруг которой давно уж не хаживали.

Подбежала Татьяна к мельнице, глядь — на крыше сидит птица чудная и в закатных лучах так и светится: телом птица она, ликом женщина… а глаза-то томные, дивные, — и не хочешь, а позавидуешь!

Подошла, поклонилася Танечка:

— Здравствуй, птица Сирин волшебная! Помоги ты мне стать красивее, чтобы счастия в жизни прибавилось!

Отвечала ей птица райская:

— Ну садись, раз пришла за счастием, пузырек мне отдай свой, милая, и послушай, что расскажу тебе… — Взяла птица флакончик у девушки и прижала к себе его крыльями; а Танюша, усевшись на бревнышко, стать счастливее приготовилась.

И вот птица сладкоголосая завела рассказы неспешные — все про страны чужие, заморские: про дороги зовущие, дальние, про ветра ледяные, могучие; про зверей и про птичек диковинных, про предметы и камни волшебные, про людей иноземных и нелюдей…

Долго слушала речи те девушка и понять пыталась: к чему это? Что ей, Тане, все страны дальние? — ей-то рядышком счастие требуется! Уж и солнышко скоро покажется — а ни слова о счастье не сказано. Не стерпела Татьяна — устала ждать, — начала птицу Сирин сама просить:

— Ты мне, птица, скажи, как красивой стать! Стану краше — появится счастие...

Но не слушала птица Танечку, продолжала свое рассказывать. Про пустыни сухие, жаркие да про горы с крутыми обрывами, про долины с садами цветущими да моря со страшными чудищами… До рассвета так говорила она, а лишь небо зарей окрасилось, встрепенулась, крыла расправила и Татьяне флакончик бросила:

— Забери пузырек свой, девушка — полон он молока волшебного. Ты две ночи еще не трогай его — лишь тогда в нем сила накопится. Ну, а ты ко мне завтра еще придешь, и еще послезавтра, все в тот же час. — И, лишь вымолвила это птица чудная — только Таня ее и видела.

Пошла Таня домой по берегу, а саму любопытство жжет острое: что за чудо в ее флакончике? Долгожданное счастье — какое ты? Поглядела она сквозь солнечный свет — в пузырьке-то вода водицею! И сомнения взяли тут девушку: ну а вдруг все обман бессовестный? Вдруг вода там и есть обычная: подшутила над ней птица хитрая?

Сразу Тане все страхи припомнились, все худое, что о деве-птице слышала… Ну а как красоты ей прибавится, да поплатится она памятью? Позабудет любимых родителей, не признает ни сестер, ни подруженек? Разве будет тогда ей счастие? Испугалась пуще прежнего девица да водицу ту в речку и вылила…

Уж ругали ее сестры младшие, уж корили потом неразумную, что от счастья сама отказалася! Спохватилась Татьяна и вечером побежала к заброшенной мельнице… только там никого уже не было. Долго Таня звала, долго плакала — не откликнулась птица волшебная.

***

Через месяц, как было условлено, к птице Сирин Ульяна отправилась.

И ее привело к старой мельнице девы-птицы перо волшебное; и ее уж хозяйка перышка там в закатных лучах дожидалася: красоты неземной оперение, а лицом — королевна прекрасная; — и Ульяна, усевшись на бревнышко, приготовилась стать счастливее. Птица ж Сирин сложила крылышки… — и вот речь ручейком потекла ее, разлилася весенним паводком, зажурчал голос нежный, дурманящий…

Жадно слушала Уля: о странствиях говорила ей птица дивная, чужеземные дали расписывала, чудеса и красоты сказочные, караваны большие купеческие да одежды из шелка и бархата; о домах и дворцах причудливых речь вела и о сладких кушаньях, о прекрасных и храбрых царевичах и красавицах в уборах с каменьями…

А как ночь прошла, птица Уленьке отдала флакончик наполненный, приказав молока не использовать, пока сила не настоится в нем.

На второй-то день к старой мельнице с нетерпением сильным Ульяна шла: уж сегодня, думает, птица ей непременно про счастье обмолвится... Только птица Сирин и в эту ночь продолжала все сказки рассказывать, но уже не про страны дальние, а про Улину родную сторонушку: про просторы безбрежные, ветреные; про морозы суровые, лютые; про великих князей и их княжества, про героев былинных и вражью рать…

Заскучала под речи те Уленька: земли наши-то ей не в диковинку. Что ей все эти были и небыли? — сотни раз их она уж слышала! Да любая старуха в селе у них напоет ей сказаний таких — не счесть! В сон клонить все сильней стало девушку — ну а птица лишь знай рассказывает: перья в лунном свете поблескивают, голос ласковый убаюкивает… Задремала к рассвету Уленька, а проснулася — птицы и след простыл.

А на третий-то день Ульянушка драгоценный флакончик вынула, повертела в руках, подумала, посмотрелась в большое зеркало… На лицо-то стала еще бледней да круги под глазами черные — ведь две ночи без сна уж девица! Стоит ли овчинка та выделки?

И решила Ульяна: "Зачем идти? Снова станет речами опутывать, о чужой красоте рассказывать; говорит, а помочь не пытается, да и вряд ли такое под силу ей! Ничего не сказала путного, лишь ходила вокруг да около. Молоко же волшебное — вот оно: у меня в руках мое счастие!" И открыла Ульяна флакончик свой — молоко на ладошку вылила да растерла по щекам капли круглые, перламутровые, как сияние лунное…

А наутро как глянула в зеркало — тут же с криком его и выронила. Прибежали к ней сестры с родителями, смотрят, смотрят — и не поймут никак: вроде Улечка, а вроде не Улечка перед ними стоит: губы алые, кудри пышные, плечи круглые — расцвела в одночасие девица! хороша, словно пава заморская!

Тут Татьяна-то и закручинилась: упустила ведь счастие верное, поспешила по глупости собственной да по трусости — эка дурочка!

***

И настал черед младшенькой счастья пытать…

Вот пришла Света к ночи на мельницу, видит — птица сидит чудесная. Перья жемчугом переливаются, лик-то кроткий, и голос ангельский, а сама небольшая, ладная, изнутри в полутьме так и светится.

— Ты садись поудобнее, девица, — дивным голосом птица промолвила, — разговор наш надолго затянется. Расскажу я тебе про странствия, про чужие ветра и звездочки, про мужчин, отважных и ласковых, и про женщин прекрасных, трепетных…

До рассвета внимала ей девушка, зачарована картинами чудными, про житье в дальних странах слушала, про чужие беды и радости да про судьбы людские разные…

А наутро, на самой зореньке, птица Сирин флакончик вернула ей, да велела не трогать до времени — точно так, как и старшим наказывала.

Возвратилась домой Светланушка — пузырек с глаз подальше спрятала. А назавтра она на закате дня снова к птице волшебной отправилась и опять до утра ее слушала…

На вторую ночь птица сказывала про родимые земли богатые, про широкие реченьки вольные, про бескрайние степи полынные, про большие града величавые, про леса дремучие с нечистью и болота с русалками хитрыми, про князей и про подвиги ратные, про княгинь, горделивых и царственных… — и к рассвету открылось девушке, что красот и в родной стороне не счесть, и чудес не меньше, чем за морем…

И на третий вечер пришла она — и всю ночь в свете юного месяца пела песни ей птица дивная о селе, что стоит над речкою, о плакучих печальных ивушках и березовых светлых рощицах, васильках во ржи колосящейся и ромашках в траве некошеной, о гумне и о старой мельнице… и о людях, соседях Светиных, о делах их простых, обыденных… И красиво так все рассказывала, что забыла Света о времени и заслушалась, и задумалась: сколько чудного рядом, рукой подать!

На рассвете птица речь свою закончила:

— Что могла, для тебя я сделала, остальное в руках твоих, девица. Красота, она как свет месяца: ей весь мир залит — лишь приметь ее; красота — она в каждом камешке, в каждом облачке, в каждом деревце… Коль заметишь — в тебя перейдет она, разглядишь — сразу станешь красивее. Только что красота? Лишь для глаза она: настоящие чары не в ней совсем. — Так сказала напоследок птица Сирин ей и крыла чудесные раскинула. — Завтра к вечеру, на закате дня, молоком моим ты умой лицо. Только после того, как умоешься, молока хоть глоточек, да выпей ты.

Поклонилась ей в пояс девушка:

— Уж спасибо тебе, птица мудрая, за науку твою драгоценную! Век сидела бы, любовалась тобой, голос слушала твой чарующий, да нельзя мне тебя задерживать!

***

Распрощалась Светлана с птицею, воротилася в дом родительский, и, дождавшись нужного времени, свой флакончик достала со счастием…

Но лишь только хотела открыть его — к ней Татьяна пришла, сестра старшая… И уж так умоляла Светочку, вся слезами заливалась горючими, так просила молоком поделиться с ней, что подумала Света: ну как тут быть? разве стать я смогу счастливою, коль сестра несчастной останется?

Отлила не скупясь она Танечке молока птицы Сирин искристого:

— Только все не втирай — ты оставь чуток и хоть несколько капель, а проглоти.

Но Танюша уже не слушала: упорхнула поспешно девушка, зажимая в руке свою скляночку, унося в кулачке свое счастие.

А Светлана глядит: во флакончике молока лишь на донце осталося; и не хватит теперь, чтоб умыться ей да еще и глотнуть маленечко… Поразмыслила Света, подумала, птицы Сирин наказы припомнила… да взяла молоко-то — и выпила.

***

А наутро проснулась Светочка от Татьяны громкого голоса и к сестрице кинулась в горенку… Как увидела Таню — вскрикнула! Уж на что Ульяна красавица, против Танечки она — воробушек, неприметная пташечка серая… Пуще прежнего дивятся родители.

Попросила и Света зеркало… Поглядела — глазам не поверила: как была, так осталась простушкою, ничего-то в ней не изменилося!

Опечалилась Света, расплакалась, не могли успокоить никак ее. Но лишь вспомнила птицу кроткую, голос дивный ее, очи ласковые, — и обида вдруг как-то схлынула…

Посмотрела Светлана кругом себя — все вокруг, как впервые, увидела; все как будто то, да не то совсем: дом родительский, словно дворец, хорош, и родители еще милей кажутся; а за окнами-то — каждый камушек, каждый лист играет самоцветами, словно радуга с неба спустилася; мимо дома кузнец хромоногий прошел — а лицо-то славное, доброе (в первый раз заметила девушка); колоколец на шее буренки бренчит — Свете трель соловьиная чудится…

Не судьба, видать, что ж поделаешь? Пусть сестрицы хоть счастье свое найдут… Ей же будет о чем вспомнить в старости и о чем поведать племянничкам: столько в мире всего встречается, столько разного ей открылося — земли разные, люди разные, города и дороги разные... Знать, и счастье бывает разное.

***

Вмиг о Тане с Ульяной молва разнеслась… Очень скоро и сваты нагрянули, из соседнего села из богатого: важно в дом вошли, осмотрелися, поклонилися чинно хозяевам и уселись за стол возле стеночки. К дорогим гостям вышли девицы — три сестры, три невесты на выданье...

Увидали Ульяну те — ахнули, увидали Татьяну — вздрогнули, а Светлану и не заметили, сизокрылую тихую горлицу.

Поздоровалась Таня со сватами — улыбнулись они ей ласково; быть как дома велела Улечка — ей кивнули они одобрительно…

Но лишь слово Светлана молвила, — зажурчал голосок ее ласковый, по избе рассыпался искрами, — так и замерли сваты, заслушались да забыли, зачем приехали…

В разговорах неспешных денек пролетел; уж не знают, что делать, родители! Рядом сестры сидят со Светочкой — уж красавицы-раскрасавицы, а особенно Таня, старшая: брови-то вразлет соболиные, очи синие, косы толстые, зубы жемчуга белей драгоценного… Не девица — жар-птица сказочная! Гости ж к Свете одной обращаются, с ней беседу завязать стараются, глаз не сводят с нее, — очарованы, словно свет птицы Сирин на ней лежит. Все им в девице младшей нравится: и как смотрит, и как улыбается, обращается как к отцу-матери и за ними, гостями, ухаживает… Вроде старшие то же все делают — а не хочется к ним присматриваться, с непривычки лишь взор привлекли они. А как скажет словечко Светочка — тут же к ней все шеи вытягивают…

Так бы к Свете они и посватались — да нельзя идти против обычаев: пропустить должна младшая старших-то!

***

В общем, сваты не зря проездили: сговорили-таки Татьянушку. Да недолго и уговаривали: хоть и стала красавицей Танечка — побоялась упустить свое счастие и за первого же, кто посватался, с превеликой пошла охотою.

А жених оказался совсем неплох — работящ, и богат, и собою пригож, — но ревнив, как черт, и на руку горяч: с самой свадьбы с нее не спускает глаз; волком смотрит голодным на всякого, кто хоть пару шагов к Тане сделает. Так вот все и сложилось, и Танечка, сидя в клетке своей позолоченной, ни денечка покою не видела.

***

Следом замуж Ульяну выдали, за кудрявого усатого молодца. Чуть подольше выбирала Улечка: одному отказала, вдовому; а второй, помоложе, посватался — призадумалась уже девушка: все ж не так она красива, как Танечка, долго будет ждать — спугнет счастие! Да и парень-то вроде ласковый, весельчак и здоровья отменного…

Муж и вправду хороший достался ей, меж собою они поладили; да житья нет от свекровки с золовками! Уж сварливы до чего да завистливы, все не так, все не любо им в Улечке: красота ее — костью в горле им! И ни дня не проходит без ссор у них, всех соседей против Ули настроили — и ни мира в дому, ни согласия…

***

Ну а к Свете женихи потянулися, будто пчелы на мед, только девушка торопиться не стала с выбором — дождалася того разумница, кто самой ей сумел понравиться.

И все счастливо сложилось у Светочки: муж спокойный, свекровь дружелюбная, свекор-батюшка ей не нахвалится, а золовушки называют подружкою, поверяют ей тайны сердечные; и соседи приходят советоваться: так умеет рассудить по-хорошему, что и на сердце легче становится…

***

И на этом кончается сказочка о девичьих мечтах и о счастии, о желаньях простых, незатейливых, да о чарах красоты и обаяния. А поведала нам эту сказочку многомудрая птица волшебная, что умеет людей завораживать и поблизости, стало быть, держится (знать, за родом за женским приглядывать ей по древним заветам положено): то колдуньею страшной прикинется, то беззлобной седою старушкою, — чтоб направить по верной дороженьке, научить кого надо уму-разуму.

Правда, птицей все реже является, молоком все реже своим делится… Да и смысла в том нет особого: молоко ведь не больно и надобно.

В каждой женщине птица Сирин спит, да не каждая хочет будить ее.

2009