• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• ФОРУМ
• Реализация
• Реклама
• Предприятие

Буфет был величественно высок, из настоящего дуба и напоминал здание готического собора: центральная часть — с резным заборчиком-балюстрадой по верху и большой широкой стеклянной дверцей, а по бокам — две высокие башни с длинными узкими дверями. Сервиз стоял обычно в центральной части буфета, и в яркие дни лучи из окна до краев наливали его тонкие, почти прозрачные чашки теплым солнечным напитком, проникая сквозь овалы, квадратики и прямоугольнички толстых граненых стекол главной дверцы. Когда Розочка подтаскивала к буфету тяжелый стул, влезала на него и заглядывала через эти стеклышки вовнутрь, рискованно становясь на цыпочки, ей была видна сложная композиция из восьми чашек, такого же количества блюдец, молочника, сахарницы и заварочного чайничка — все это с миниатюрным узором бело-желтых ромашек на густом изумрудном фоне. Все предметы, конечно, были повернуты к зрителю своей лучшей стороной — с рисунком (это горничная Полина старательно расставляла их так, возвращая в буфет после каждого чаепития с гостями), но девочка знала, что несколько узеньких стебельков усердно тянутся и на обратную сторону каждой чашки. Розочка вообще любила заглядывать в разные потайные места — и за пианино с бронзовыми подсвечниками, и под круглый стол, накрытый почти до пола длинной шелковистой скатертью, и под кровати, — но эта дверца в буфете, где тихо обитал старинный сервиз, нравилась ей больше всего.

Однажды — как-то сразу — и гости, и чаепития прекратились. Взрослые все время были сильно взволнованы, говорилось много незнакомых слов, с тревожными буквами «р», которые Розочка плохо и картаво произносила... На улице часто стали раздаваться оглушительные веселые хлопки, и, хотя Розе было очень интересно выяснить, что же это такое, гулять туда ее больше не пускали… Вдруг, как-то ранним утром, Розочку разбудил неимоверный шум — она никогда не слышала, чтобы так стучали во входную дверь, и выскочила из своей спаленки. Какие-то крепко пахнущие противным кислым запахом люди, в высоких шапках и полушубках, уже толпились в гостиной. Все домашние — папа, мама, бабушка и Полина — стояли рядом, а эти люди почему-то орали на них:

— Золото!!! Золото давай, жидовня!..

При этом один из этих невежливых людей сильно стегнул плеткой по стулу, а другой так резко рванул дверцу буфета, что из него выпала и звонко разбилась на малюсенькие кусочки сервизная чашка... Что было дальше Роза не видела, потому что мама тут же утащила ее назад в спальню. А когда, через какое-то время, Розочке опять разрешили выйти в гостиную, там уже все было по-старому: кислых людей не было видно, осколков чашки — тоже. И можно было подумать, что все это ужасное событие девочке просто приснилось, если бы она тут же не заметила глубокую рану на том стуле, что обычно стоял у буфета: обшивка на нем треснула и какая-то пыльная белая вата некрасиво торчала изнутри — Розочка тут же потрогала ее… Этот несчастный стул еще долго стоял в гостиной, но никто не обращал внимания на случившуюся с ним беду...

— Вот, смотри, — говорила мама, тщательно заворачивая каждую чашку в несколько слоев газеты, — здесь, снизу — двуглавый орел и надписи: «Москва», «Заводъ Гарднера» — с твердым знаком... Дедушка говорит, что наш сервиз изготовлен в 18 веке одним из первых русских заводов фарфора и фаянса — заводом Гарднера. В двадцатых годах, когда махновцы ворвались в дом, я была еще совсем маленькая. Во время этого налета и разбилась одна из чашек...

Мама и Маруся сидели на полу среди корзин, узлов и баулов, которые стали складывать прямо посередине квартиры уже несколько дней назад. Маруся знала, что они едут вместе с жестикатальным заводом, на котором главным инженером работал папа, и отъезд этот называется не просто отъезд, а «эвакуация». Радио говорило совсем дикие вещи, и выходило, что немцы все приближаются и приближаются к их городу. Так что мамины спокойные рассказы о сервизе звучали сейчас совсем странно, похоже, что она просто отвлекает Марусю и себя от чересчур опасных мыслей.

...Приехали на Урал, в какой-то Северск. Даже название этого поселка звучало холодно и страшно... Здесь действительно уже лежал снег, хотя дома они оставили совсем еще не позднюю осень. Рядом с поселком гремел, пыхтел, испуская дым и вонь, металлургический комбинат, а вокруг, на многие и многие километры — мелкая мука поземки и молчаливые, темные леса с высоченными соснами. На этот комбинат и прибыло эвакуированное из Украины оборудование жестикатального завода. И его работники. И они — папа, мама, дедушка, бабушка и Маруся.

Сняли небольшую избу, скорее, избушку на одну комнату в хозяйстве Харлампия Петровича и Елизаветы Федоровны, коренных местных жителей — потомков каторжан и золотоискателей. А как устроились, самой первой неприятной заботой стали... вши. После многих дней изнурительного пути в теплушках, сна на узлах и вокзальных скамейках, ими особенно кишели Марусины косы — так что ей пришлось превратиться в хорошенького, коротко остриженного мальчика. Но и это не помогло обойтись без керосина, нудного многократного вычесывания Марусиного ежика мелким бабушкиным гребешком и насекомых, выпадавших на подставленную бумажку... Замученную, сонную, красноглазую Марусю сначала даже не особенно удивило устройство деревенской жизни: деревянная пахучая русская баня во дворе, непривычный вкус ледяной колодезной воды, да и сам колодец, сени, сани, лошади... Потом она все хорошо рассмотрела — и довольно быстро привыкла.

В первый класс школы — с опозданием на несколько месяцев — Маруся пошла уже через несколько дней. Вернее, поехала: по утрам, детей из ближайших домов к школе подвозили на розвальнях соседские взрослые сыновья, отправляясь на работу. Если по какой-то причине подвезти было некому, Маруся с подружкой Милкой Веткиной и хозяйским сыном Андрейкой топали в школу сами, по снегу — далеко, но ничего, дойти можно.

Одно плохо — поначалу было голодно. Папа получал на заводе хлеб, но с другими продуктами приходилось туго. Марусю, конечно, старались подкармливать, как могли.

— Роза, — говорила бабушка, — у ребенка молочка нет… Пойди, выменяй у людей на чулки...

И мама меняла — на свои новые красивые чулки, кофточку, косынку... А один раз, когда Маруся приболела, даже поменяла чашку из сервиза на маленькую баночку меда.

Вскоре дедушка начал где-то подрабатывать: пилил дрова, чинил что-то хозяевам — за картошку, за лук... И мама пошла работать на завод, сначала в цех, потом печатать на машинке. Она тоже получила паек — и стало полегче.

За два дня до Нового года Маруся заявила Милке Веткиной:

— Милка! Как же мы будем встречать Новый год без елки? Папка твой все время обещает привезти, и мой тоже — и все им некогда и некогда... Давай сами пойдем в лес и срубим маленькую елочку!

Мила тоже была «эвакуированная», но не такая решительная, как Маруся. Она долго думала, наверно, минут пять, потом согласилась. Девчонки незаметно (Марусина бабушка была дома) взяли в сарае маленький топорик, положили его в санки и направились в лес. Он, казалось, совсем рядом — стоит только белую полянку перейти. И нужных елочек там должно быть полным-полно.

Ходили долго, санки уже с трудом тянули за собой, несколько раз падали, в снегу извалялись, но маленькую елочку не нашли. Когда же нашли что-то похожее, оказалось, что где-то посеяли топорик, видимо, упал с санок. Принялись его искать — и совсем заблудились: ни топорика, ни елочки, ни тропинки домой... А темнеет — рано, быстро... И тихо-тихо стало, страшно-страшно...

Друг на друга девчонки уже не глядят, все по сторонам, вот уже и блестки какие-то в лесу показались — волчьи глаза, наверное... Милка начала потихоньку подвывать от страха, Маруся тоже бы закричала в голос, но нельзя.

— Молчи, — говорит она Милке, — не вой. Давай вон туда, в ту сторону... Нет, вон туда…

Бродили пока совсем стемнело. Вдруг в лесу за спиной какое-то шевеление — девчонки совсем обомлели…

— Тю, чево вы — дурные?.. — говорит знакомый мальчишеский голос. Да это же Андрей! — Вас там уже обыскались! И ваши, и все мои… Я вот додул, куда вы делись, и по следам вашим попер — хорошо, что снег не идет... Давайте домой скорее, а то попадет вам по первое число!

Домой почти бежали из последних сил, опять падали, но уже весело, не страшно с Андреем-то: он и дорогу знает, и про волков смеется — нет тут никаких волков, говорит. Наверно, нарочно, чтобы их успокоить...

Дома попало за все — и, особенно, за дедушкин потерянный топорик. Правда, не лупили, наверно, от радости, что они нашлись. И вообще Марусю никогда не лупили, хотя она всю вину на себя взяла, даже к Милкиной маме, тете Гале ходила извиняться (так Марусина мама сказала).

Ёлку привезли на грузовичке на следующий день, совсем не маленькую, поставили у них в избушке, украсили какими-то цветными бумажками и ленточками — и все было, как положено. И Милка, и Андрей, и другие соседские дети пришли.

А под самый Новый Год, мама позвала Марусю за шкаф, который, как перегородка, стоял посреди избы, закрывая кровать. Она распаковала баул со старинным сервизом, достала чашку с блюдцем и говорит:

— У нас ничего особенного нет, чтоб подарить... Ни книг, ни игрушек... А какие наши хозяева люди хорошие, так за вас волновались... Андрей — вообще молодец! Подари ему вот это на память...

Огромный чикагский выставочный комплекс Маккормик Плэйс располагался на берегу озера Мичиган, рядом с веселой и очень красивой скоростной дорогой Лейк Шор Драйв. Машину Аня запарковала в бесконечном подземном гараже, записала на парковочном билетике номера отсека, ряда и места (если забудешь, где оставила, машину придется искать целый день), спрятала билетик в портмоне и бодро зашагала по подземному миру тоннелей, переходов и бегущих дорожек, рассматривая указатели и стараясь не потеряться. Спрашивать, куда идти, здесь было не у кого — пространства столь велики, что людей почти не видно, хотя одновременно в комплексе проходит несколько профессиональных выставок. Через десять минут ходьбы, Аня стала уже понемногу паниковать, но, наконец — ура! — увидела надпись, сообщающую о Международной выставке фарфора и фаянса, а вскоре нашла и тот отдел, в котором расположились изделия их фирмы и стояли ее собственные творения. До начала получасовой презентации оставалось буквально пару минут, и около полусотни приглашенных уже сидели в специально отведенном для этого отсеке с микрофонами и видеопроектором...

Когда все закончилось, Аня ответила на несколько незначительных вопросов по поводу своей коллекции, а затем отправилась поглядеть на соседние отделы. Недалеко, в том же павильоне, оказался выставочный киоск русской фирмы с Урала. Аня заинтересовалась экспонатами соотечественников и подошла поближе. К ней сразу же направился молодой сотрудник, предлагая свои услуги. Наклейка с именем на его футболке гласила «IGOR», а английский, хотя явно британского, а не американского образца, звучал уверенно и вполне прилично. Сопровождая Аню вдоль стендов, он принялся что-то старательно объяснять, но она, не особенно вникая в смысл, просто с удовольствием слушала, как он говорит, мысленно улыбаясь знакомому акценту и с интересом посматривая на рассказчика, когда в процессе пояснений он поворачивался к ней боком.

...Симпатичный, чернявый, с деликатными чертами быстрого лица...

«Не то, что твой надутый американец Майкл»— сказала бы мама.

Маме Майкл не нравился.

«Да, мне твой Майкл никогда не нравился, а этот парень — наш человек...» — так, конечно, продолжала бы мама.

Ну, Майкл уже полгода как совсем не «ее», и вообще уехал работать в Детройт...

Неожиданно молодой человек что-то сказал об изделиях старинного русского завода Гарднера. Аня глянула на стенд — и обмерла: под стеклом, в качестве примера, стояла чашка с блюдцем — ну, точная копия чашки из ее домашнего сервиза!

— Простите, Игорь, — сказала она по-русски, введя собеседника в полный ступор, — не могли бы вы сказать, откуда взялась здесь эта чашка? Дело в том, что у меня хранится, так сказать, фамильная реликвия — сервиз Гарднера, привезенный родителями и бабушкой из Союза. В сервизе не хватает нескольких чашек. И, похоже, как раз эта вот чашка из такого же комплекта...

— Вы говорите по-русски! — только через несколько долгих секунд смог выдавить изумленный Игорь. — Я... Эта чашка?.. Это, в общем-то, моя личная чашка... Когда мы готовили сюда экспозицию по истории русского фарфора, я временно взял ее из дому... А вы что, русская? И живете здесь?

— Ну, можно так сказать, — улыбнулась Аня, — меня зовут Аня, — и протянула руку…

На правах американской хозяйки Аня пригласила Игоря в одно из маленьких кафе, которое располагалось тут же, в холле, на выходе из их павильона. Она понимала, что сам он ни за что бы не решился здесь на такой смелый поступок, а ей так хотелось узнать подробности...

— Мне рассказывала моя мама, что эта чашка была вроде подарена моему деду одной девочкой. Это было еще во время войны. Эвакуированная семья этой девочки жила в их доме, в Северске, а дед в ту пору был, конечно, еще мальчишкой, ровесником девочки или немного старше. Правда, имени этой девочки мама не знает, а дед умер много лет назад...

— А как, Игорь, звали вашего дедушку? — Аня вдруг почувствовала зудящий холодок предчувствия.

— Его звали Андрей...

Она уже набирала номер на мобилке. Соединение отсюда была неважное, сигнал то и дело прерывался.

— Мама!.. У меня все в порядке... Говорю, в порядке. Да, я на выставке... Скажи мне, пожалуйста, как звали того мальчика из Северска, о котором нам рассказывала бабушка? Ну, который спас ее в лесу, и которому подарили чашку... да, чашку из сервиза! Мне зачем? Нужно!.. Сергей? Андрей?.. Повтори, пожалуйста, плохо слышно... Андрей!

Еще держа телефон у щеки, Аня встретилась глазами с Игорем... Вид у него был совершенно сумасшедший...

Сервиз стоит на центральном стеллаже одного из стеклянных шкафов в гостиной большего дома. Здесь всегда много света, и лучи из высоких окон до краев наливают тонкие, почти прозрачные чашки сервиза теплым солнечным напитком. Роуз (прабабушка Маруся смешно зовет ее по-русски «Розочка») хорошо видна композиция из шести чашек, блюдец, молочника, сахарницы и заварочного чайничка — все это с миниатюрным узором бело-желтых ромашек на густом изумрудном фоне. Все предметы, конечно, повернуты к зрителю своей лучшей стороной — с рисунком, но девочка знает, что несколько узеньких стебельков усердно тянутся и на обратную сторону каждой чашки... Впрочем, при желании, это можно разглядеть и в зеркальном заднике шкафа. Роуз не разрешают открывать широкую стеклянную дверцу, но она подолгу рассматривает через стекло это место, где тихо обитает старинный, немного потертый сервиз, а вокруг, на соседних полках, от пола и до потолка расположилось множество многоцветных керамических изделий, сделанных по рисункам ее мамы.

Но иногда, когда она долго стоит здесь, ей почему-то видится нехорошее: какая-то маленькая девочка в далекой стране в длинном платье с оборками плачет навзрыд, спросонья испугавшись звона разбитой чашки и криков чужих грубых людей… и над другой девочкой, зачем-то едущей куда-то и сидящей в грязном вагоне с железными болванками, отвратительно ревут самолеты и безумно громко лопаются взрывы… и стоит непроходимой, тихой холодной жутью лес… и еще многие непонятные вещи…

Тогда Роуз быстренько уходит отсюда в свою комнату на втором этаже — к домику Барби из яркого розового пластика, к компьютеру с забавными играми, к интернетовским друзьям и телевизору, занимающему почти половину стены непрерывными мультсериалами на любимом канале Николодион.

2009