• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• ФОРУМ
• Реализация
• Реклама
• Предприятие

Приводится по изданию:

МОСКВА, "ПРОГРЕСС" - 1989.

Глава вторая

I

- О, все в порядке! Все в полном порядке!

Миссис Фоскетт улыбалась лучезарной улыбкой. Короткие пальцы слегка постукивали по перевернутым вверх лицом картам, словно передавая им зашифрованные сообщения.

- Что именно в полном порядке?

Бэрден глядел на расклад. Бубновая дама была единственной фигурной картой. Вспомнилось, что бубны - к богатству.

- Последнее время вы очень беспокоились о деньгах.

- Все беспокоятся о деньгах.

- Нет, не все. Вовсе нет. Некоторые очень бедные люди никогда не беспокоятся о деньгах, а некоторые очень богатые только о них и думают. О, я могла бы написать целую книгу!

- Боже упаси, миссис Фоскетт! Ни в коем случае! Он прикинулся встревоженным, но за этим возгласом крылся непритворный ужас, что в один прекрасный день миссис Фоскетт выдаст тайны, и некоторые - из весьма высоких сфер. По меньшей мере с десяток знакомых ему сенаторов захаживали в ее старый кирпичный дом на Калифорния-стрит, чтобы им предсказали судьбу. А один из министров, прежде чем решиться на какой-либо шаг, всегда справлялся у миссис Фоскетт по телефону, благосклонны ли к нему звезды. Диво, да и только, как много суеверных среди умудренных опытом людей. Что касается его самого, то в глубине души он не верил, что будущее можно расчислить: ведь завтрашний день - это нечто абстрактное, нечто такое, чего, строго говоря, не существует. И, тем не менее, человек то и дело испытывает потребность в подсказке, как поступать, и он лично - да и не только он - находил многие из наитий миссис Фоскетт весьма полезными. Своей удачливостью она далеко превосходила своих коллег из бесчисленной орды гадалок, графологов и звездочетов, избравших прибыльным местожительством столицу страны, еще не одухотворенной новой религией.

- Ваши денежные дела должны скоро поправиться. - С минуту она разглядывала карты. - Я бы сказала, еще в этом году.

Лицо Бэрдена хранило непроницаемое выражение. Он старался никогда ничего ей не подсказывать.

- Что еще... О, как славно! В ближайшие три недели вы получите весть, и она вас очень, очень обрадует. Весть относительно... - Она нахмурилась, как бы недоумевая. Метнула на него быстрый взгляд, но он не дал ей никакого определенного ответа. Опытной рукой она перемешала колоду, затем открыла смуглыми пальцами несколько карт. - Относительно вашей карьеры, догадываюсь, речь пойдет о кампании за выдвижение вас кандидатом в президенты в будущем году. Вот, видите: туз, а с ним рядом...

- Меня выдвинут?

Он еще ни разу не задавал ей такого откровенного вопроса.

- Господи! Все-то вы хотите знать! Только ведь говорят-то карты, не я. А как с ними бывает, сами знаете. Иной раз тютелька в тютельку сойдется, другой раз - не разбери поймешь. - Она остановилась и посмотрела, что же, в конце концов, получается. - Кто-то из ваших близких очень вас огорчает.

Это была почти правда. Диана сняла себе квартиру поблизости от Библиотеки конгресса, где сейчас работала. Когда она наведывалась в Рок-Крик-парк, она держалась покорно, но из нее нельзя было слова вытянуть. Он ничего не знал о том, с кем она видится, что поделывает. Желая избежать встреч с Клеем и Инид, она порвала все свои старые знакомства и завела новые среди безвестных сторонников Нового курса, прикомандированных к различным вновь созданным учреждениям.

- Вашей дочери следует оберегать свое здоровье. В особенности почки. Велите ей немедленно пройти полное медицинское обследование. Расклад этих карт мне вовсе не нравится. Да, вовсе не нравится. - Миссис Фоскетт собрала колоду. - Вот так, сенатор. Я понимаю, как досадно не узнать сразу все, что хочется. Но наберитесь терпения. Я понемножку составляю ваш гороскоп, и открываются очень интересные вещи, право, очень интересные. Мне особенно нравится вид вашего Солнца. У вас хорошее Солнце. Я дам вам знать, как только узнаю побольше.

Она проводила его к выходу. Он заплатил ей, как всегда, с таким чувством, словно выходил из публичного дома.

- Полагаю, вы будете на приеме в честь короля и королевы?

- А что, карты не сказали об этом? - не смог удержаться он.

- Ни слова из карт, мне просто встретилось ваше имя в списке приглашенных британским послом - сегодня утром в газете.

- Да, я там буду. А вечером мы идем на обед в Белом доме.

Он сам удивился, зачем он это сказал. Выходило так, будто он хвастает. В конце концов, его приглашали не потому, что его хочет видеть президент, - просто присутствие сенатора Бэрдена желательно по соображениям протокола.

- Как интересно! Право, после визита принца Уэльского Вашингтон ни разу не был так взбудоражен, помните? Я присутствовала при том, как он сажал дерево возле Собора. Какой красавец и какой печальный конец! Рак! Это случается со всеми, у кого нет хорошей Луны. У вас Луна хорошая, сенатор, вся жизнь - сплошная романтика.

- Вы вгоняете меня в краску, миссис Фоскетт.

- Ах, сенатор, если бы это было действительно так! Кланяйтесь от меня королеве. Мне нравится, как она укладывает волосы, такая смелая прическа!

Пенсильвания-авеню уже была оцеплена канатами, чтобы кортеж мог беспрепятственно проследовать от вокзала к Белому дому. Бэрдена не пригласили на вокзал, где президент и министры встречали короля и королеву. Но это его ничуть не задело. Его дела и так шли достаточно хорошо. Сегодня вечером он будет присутствовать на обеде в Белом доме, впервые после схватки в сенате по вопросу о реорганизации Верховного суда два года назад. Занятно будет увидеть всех соперников в одном месте, ибо президент, несомненно, умышленно, пригласил в Белый дом почти всех, кто метил на его пост в 1941 году, кроме молодого Дьюи. В сенате Бэрдена встретили новостью, что "Дьюи обошел Рузвельта на четыре процента при опросе избирателей Институтом Гэллапа"! Клей ликовал.

- Президент не сможет выставить свою кандидатуру на третий срок, если даже захочет. Республиканцы побьют его.

- В стране намечается сдвиг вправо. Это, несомненно. - Бэрден взглянул на Цицерона, как бы ища у него подтверждения своей правоты. Зазвонил телефон. Клей взял трубку.

- Да, сенатор у себя. Нет, он занят. Он будет на приеме. Да. Я передам ему. Спасибо.

Клей положил трубку.

- Кто-то от Херста. Интересуются вашим мнением о результатах опроса Института Гэллапа. Позвонят еще раз завтра - хотят взять интервью.

- В котором мы не скажем ничего, зато дадим полную возможность предполагать все что угодно.

Бэрден был доволен как никогда; он спрашивал себя: почему? Предстоящее пышное торжество в Белом доме? Миссис Фоскетт? Опрос Института Гэллапа? Пока что обстоятельства точно сговорились осчастливить его, и он не намерен искушать судьбу.

Он подошел к стенному шкафу и достал свой выходной костюм.

- Страх как не хочется влезать в эту штуку сегодня.

- Я рад, что не иду на прием.

- А Инид?

- Едва ли. - Клей быстро перевел разговор на другую тему: он никогда не распространялся перед Бэрденом о своей семейной жизни, и тот был признателен ему за это. - Я иду в административный корпус палаты представителей. Один из техасцев организует междусобойчик для всех тех, кого не пригласили в посольство.

- Узнай, какого они мнения о Гарнере. - Воротник не на шутку жал. Он хмуро смотрел на свое отражение в зеркале.

- Я уже думал об этом.

- И обо мне. - Он улыбнулся своему отражению в зеркале.

- Как раз за тем я и иду. На мой взгляд, из всех консерваторов у нас наилучшие шансы.

- Когда я впервые появился в Вашингтоне, меня назвали радикалом. - Бэрден оправил на себе визитку. Она слишком плотно облегала бедра. - Я требовал национализировать железные дороги и разгромить тресты. Ну, а теперь... - Он вздохнул, подумав, кто больше изменился с 1914 года - он или мир.

В дверях показалась мисс Перрин:

- Мистер Овербэри, вас просит к телефону жена.

- Я возьму трубку здесь.

- Вы прекрасно выглядите, сенатор, - улыбнулась своему шефу мисс Перрин.

- Спасибо, дорогая. Допускаю, что по сенатским стандартам я действительно выгляжу прекрасно. - Она хихикнула и закрыла за собой дверь. - Только, к сожалению, сенатские стандарты не слишком высокие, - добавил он, желая польстить Клею, но тот не слышал его, занятый разговором с женой.

- Хорошо. Да, конечно, понимаю. Увидимся позже. - Клей положил трубку и сказал: - А она-таки идет на прием. Надо полагать, это будет событие исторических масштабов.

Бэрден часто размышлял о женитьбе Клея. Внешне все было так, как и должно было быть. Они снимали небольшой домик на Эн-стрит. У них была дочь, звали ее Алиса Фредерика. У них было все, кроме денег: Блэз оставался неумолим.

Бэрден хотел осторожно спросить, как обстоят дела в Лавровом доме, но тут Клей сказал:

- Я позабыл дать вам новое расписание ваших выступлений, - и вышел из комнаты.

Все равно, подумал Бэрден, глядя на свою любимую цитату из Платона, висевшую в рамке на стене. Это была выдержка из письма древнегреческого философа. "Никто из нас не рожден только для себя самого. Мы рождены отчасти для своей страны, отчасти для своих друзей. Различные стечения обстоятельств, застигающие врасплох нашу жизнь, также предъявляют нам многочисленные требования. Когда страна сама призывает нас к общественной деятельности, было бы, наверное, удивительно не откликнуться на этот зов, ибо в противном случае придется уступить место недостойным, которые занимаются общественной деятельностью не из лучших побуждений". Разумеется, так мог сказать только аристократ. Платон слишком много претерпел от демократии, чтобы усмотреть в гласе народа что-либо более высокое, чем просто животный рев. Уже только поэтому, считал Бэрден, они родственны духом. Они бы пришлись по душе друг другу. Бэрден даже полагал, что он, возможно, помог бы Платону понять тирана Сиракуз и, уж конечно, Платон вразумил бы его - и он-таки его вразумил, объяснив, что жить, не осмысляя жизнь, не стоит. И хотя не всякая ситуация поддается осмыслению до бесконечности, Платон привил бы ему привычку скрупулезно разбираться в своих побуждениях. Разумеется, он знал за собой склонность оправдывать себя за недостаточностью улик, и его аргументы были едва ли хуже тех, которые зачастую выдвигал Сократ, к изумлению простодушных вопрошателей, которые, похоже, никогда не были способны уследить за ходом диалектической мысли; но при всем этом Бэрдену были не чужды угрызения совести - недостаток, он это знал, редкостный в человеке, который хочет стать президентом.

Клей вернулся с листком бумаги в руках:

- Все устраивается как нельзя лучше. Весь сентябрь вы неотступно следуете за президентом. Там, где выступает он, через несколько дней выступаете вы. Он объезжает Западное побережье - и вы тоже. Он глазеет на Большой Каньон и говорит о необходимости охраны природы - и вы тоже.

Бэрден углубился в расписание; придется много выступать - это радовало, если б не мысль о битком набитых продымленных залах, рукопожатиях грубых лап и бесчисленных новых знакомствах.

- Да, Франклина это раздосадует. Вне сомнения.

- Как вы думаете, заговорит он с вами сегодня вечером?

- Как поживаете, дружище Дэй! - Бэрден имитировал знаменитый голос во всей его отработанной звучности. - И на этом точка, разве что обдаст раз-другой своим ледяным взглядом. Он, видишь ли, умеет ненавидеть.

- Но ведь и его ненавидят.

- Я - нет.

Клей посмотрел на него с неподдельным удивлением.

- Вы и вправду не питаете к нему ненависти, несмотря на то что он попытался повредить нам в нашем штате?

- Посмотри, как я веду себя с ним в сенате. Никаких личных выпадов. По крайней мере, с моей стороны. Столкновение двух идей - и только. Он полагает, что правительство должно заниматься всем, а я не вижу, каким образом оно может взять на себя больше того, что входит в круг его нынешних обязанностей, если мы хотим сохранить в стране хоть какое-то подобие личной свободы. Ни один из нас по-настоящему не прав, но я думаю, что мои убеждения вернее отражают правду жизни и первоначальные принципы, заложенные в основу нашей государственности.

- Зато, быть может, он вернее отражает настроение людей в наши дни.

Некоторое время Бэрден задумчиво изучал лицо Клея, затем кивнул.

- Да, конечно, и в этом весь ужас. Колесо Фортуны вертится в ночном мраке, и ничего нельзя знать.

- Быть может, вам следовало бы выступить с несколькими речами в либеральном духе. Не слишком либеральными, конечно...

Клей никогда не изменял своей практичности, и Бэрден дивился, верит ли он во что-нибудь вообще. Вопреки расхожему мнению он по собственному опыту знал, что идеалистов среди молодых людей крайне мало. Молодые жаждут наград, и, для того чтобы возвыситься, они готовы на все и добросовестно откликаются на демагогию дня. Идеализм приходит позднее, если приходит вообще. В конечном счете, политика по большей части - это вилянье и изворачиванье ради того, чтобы выжить, а в результате теряется из виду даже простейшая цель. Неизбежно проникаешься отвращением к представителям собственной породы, и вечность смеется над всеми. И президент, и сенаторы, и Их Британские Величества станут пищей для червей, а раз так, не все ли равно? Отсюда, от этого вопроса все, зло, ибо на него лишь один ответ - мудрый не задает его.

Бэрден отдал сотрудникам последние, незначительные распоряжения. Затем надел цилиндр и покинул офис.

Генри запустил мотор.

- В английское посольство, сенатор? - спросил он так просто, ради удовольствия спросить.

- Да, Генри. Ты выглядишь прелесть как хорошо, Китти. - Бэрден поцеловал жену. У нее, по крайней мере, приличный вид. Несколько дней подряд она и ее компаньонки по бриджу разводили дискуссии о том, что ей надеть на прием, какую сделать прическу, следует ли покрасить волосы. Вопрос этот в данный момент дискутировался всеми вашингтонскими дамами. Женщины в Нью-Йорке уже начали краситься, и этого следовало ожидать. Каждая порядочная женщина поставлена перед выбором. Пока что соблазну поддались лишь немногие, да и те, как правило, были не увядающие красавицы, а сумасбродки, которым нечего было терять. Лучше обладать копной зеленых волос, чем прослыть этакой бабусей, клюющей носом над картами.

- Ни за что не перекрашусь, - твердо заявила Китти. Бэрден понял это в переносном смысле. Рано или поздно она выкладывала все, что держала на уме.

- Надеюсь, нет. - Он взял ее руку.

- Само собой. Наш новый парикмахер убеждает меня перекраситься в медно-красный, так, что ли, он это называет, хотя мой цвет - каштановый. Но я твердо сказала нет. До меня дошло, что сестра Глэдис Мергендаль в Оклахоме сошла с ума после того, как покрасилась. Краска, видишь ли, просачивается через черепную коробку и поражает мозг.

- Я люблю тебя такой, какая ты есть. - Это была правда. Он не мог представить себе свою жизнь без нее.

- Мне бы хотелось, чтобы Диана получила приглашение. Господи, король и королева! Вот уж не думала, что доведется встретиться и разговаривать с такими людьми. Ты думал?

- А как же, - ответил Бэрден, никогда не исключавший такую возможность. Интересно, что скажет Китти королю или - что еще хуже президенту. Нужно будет за ней присматривать.

Когда они свернули на Массачусетс-авеню, там уже бурлила толпа. На протяжении мили с лишним люди стояли вдоль улицы, пристально вглядываясь в автомобили с шоферами и их хозяевами.

- Диана снова поговаривает о Нью-Йорке, о том, что хочет уехать и жить там. Едва ли это серьезно, но ты знаешь, какая она, если ей что-то взбредет в голову. Она даже просила Эда Нилсона подыскать ей работу в Нью-Йорке. Он обещал.

- Какую работу? - Бэрден внезапно насторожился и повернулся к ней, перестав разглядывать толпу.

- Любую. Эд спрашивал, следует ли ему взяться за это дело. Он такой милый, такой добрый. А ведь добрых людей так мало. Я сказала, чтобы он ничего не предпринимал, пока мы не поговорим с ней.

- Мы поговорим с ней. Что ей сказать - это уже другой вопрос.

Взопревший полисмен просунул голову в окно автомобиля:

- Вы по приглашению, сенатор?

Бэрден помахал приглашением Их Британских Величеств.

- Каждый так и норовит проскочить зайцем. Извольте взглянуть, сенатор. - Полицейский указал на длинную вереницу лимузинов, медленно подползавших к порталу английского посольства, меж тем как у чугунных ворот, выходящих на Массачусетс-авеню, люди так и липли к ограждению - словно обезьяны, подумал Бэрден, - стремящиеся, во что бы то ни стало пролезть в золотую клетку. Полисмен дал знак Генри проезжать дальше.

- Приглашены многие, - сказал Бэрден и взял руку Китти в свою.

- Но мы - избранные.

II

Гарольд Гриффитс распахнул дверь в свой кабинет:

- Заходи, заходи. Обычно он сидит там. - Гарольд изображал из себя старого слугу, который показывает рабочую комнату гения. - Да-да, вот за этим простым столом, на этой вот пишущей машинке он строчил свои яростные обзоры, которые пронимали дрожью восторга целое поколение и делали кино искусством. - Обрати внимание на вид из окна. Девятая улица, карикатурные дома и магазины - святилища порнографических книжек и диковинных устройств, созданных на утеху извращенным умам. - Гарольд страшновато заржал. Затем: - Ты почему не на приеме?

- Не приглашен. - Питер присел на край стола и принялся изучать готовые для печати рецензии на фильмы. Сколько романтики в работе у этого Гриффитса!

- Вранье, все вранье, - успокоил его Гриффитс, сдвигая шляпу на затылок. - Ношу эту штуку у себя в кабинете. Чтобы не забывать, что я журналист.

- Да вы ведь, похоже, и сами кусочек кино. - Гарольд нравился Питеру.

- Невозможно просматривать двадцать фильмов в неделю и не подхватить эту заразу. Я закрываю двери, как Кей Фрэнсис. - Гарольд подскочил к двери, затем, с едва заметной улыбкой на губах, положил руку на шишку замка, уперся спиной в дверь и тихонько закрыл ее. - Обозначая скептицизм, я втягиваю щеки... вот так! - Он втянул щеки. Это вышло очень забавно. Питер рассмеялся. Ободренный пониманием зрителей, Гарольд преобразился в капитана Дрейфуса на Острове дьявола, когда он, едва переставляя ноги, шел к двери тюрьмы, щурясь от уже забытого им солнечного света. Дверь распахнулась. На пороге стояла женщина в большой шляпе и в белых перчатках. Она спросила:

- Гарольд, у тебя все дома?

Голос Гарольда звучал надтреснуто: он уже двадцать лет ни с кем не разговаривал.

- Свободен... свободен! - По его лицу катились непритворные слезы.

- Миленький ты мой, прошу тебя, заткнись, ну? - Шляпа и перчатки не попали под власть его чар. - Редактор отдела городских новостей как сквозь землю провалился, а у него должно быть мое приглашение на прием, если оно вообще пришло, чего я не знаю...

- Знакомься - Элен Эшли Барбер.

Гарольд произнес имя почтительно, и Питер узнал в женщине редактора отдела светской хроники "Трибюн", даму с устрашающей внешностью, сомнительным владением синтаксисом и феноменальной вездесущностью. Вдова малоизвестного конгрессмена с Юга, она набивалась на приглашения чуть ли не во все именитые дома Вашингтона, и только дом ее шефа еще выдерживал осаду. Фредерика находила ее вульгарной.

- Как дела, миссис Барбер?

- Как видите, не блестяще. Должна я давать отчет о приеме или нет? Вот в чем вопрос. Отчет может идти и по отделу светской хроники, и по отделу новостей, и, уж конечно, на приеме будет вся пресса. Может, сам Блэз даст отчет? Он всегда грозился написать что-нибудь для газеты. Для него это было бы хорошим началом.

Питер возрадовался язвительности этого словесного извержения. Гарольд нет.

- Это Питер, сын Блэза, - сказал он. Миссис Барбер это не смутило.

- Мне следовало знать это наперед. Вы пошли в мать, счастливчик, у нее такое чудесное лицо! Ишь ты, какой детина вымахал! Взгляни на него, Гарольд! Ведь он выше тебя ростом.

- Все выше меня ростом, даже вы.

- Ведь вы сейчас... на втором курсе в Виргинском университете. О, я все о вас знаю. Такая уж у меня работа. Обожаю Шарлотсвилль. У меня даже был там кавалер, это когда я была еще девушкой в Атланте. Ну да, это было еще во время осады. Ну, я вижу, помощи мне от тебя не дождаться, Гарольд.

- Никогда.

- Буду рада вновь свидеться с вами, Питер. Очень, очень рада. Как-нибудь выберем денек и поговорим толком.

Миссис Барбер вышла из кабинета. Гарольд заметил:

- Если б ты захотел сляпать из пустышки редактора отдела вашингтонской светской хроники, лучшего результата ты бы не добился.

- Мне понравились перчатки.

- Мне нравится в ней все. Как, по-твоему, к чему готовят тебя родители?

- Откуда мне знать? Отец сказал, что я должен работать в газете. Только и всего. Полагаю, рассыльным.

- Начни с корешков, унаследуй вершки. Это и есть Америка.

- Я-то рассчитывал, мне позволят работать с вами.

- Кино по утрам - это для стариков и неудачников. Кем в самом деле ты хочешь стать?

- Стать стариком, стать неудачником.

- Ну, до этого ты дойдешь естественным путем. А в промежутке?

- Сам не знаю. Наверное, политиком. Пока не решил.

- Что, от храма науки на Блу-Ридж мало проку?

- Он не так уж плох. - Питеру часто приходилось защищать свой университет от поклепов в том, что это всего-навсего захолустный клуб. Разумеется, это клуб, но очень недурной клуб; как выяснилось, между заседаниями у его членов оставалась масса времени, и он глотал книгу за книгой. Сейчас он читал Д.X. Лоуренса. С удивлением обнаружив, что по ошибке выбрал не того Лоуренса, - этот знать не знал про восстания в пустыне, - он продолжал читать про влюбленных женщин и находил в этом немалое удовольствие.

- Какое бремя быть сыном богатого человека!

- Это из кино или вы всерьез?

- И то и другое. Кино - это жизнь, только суть ее там предельно упрощена. Да. Ты в положении, когда все возможно и, естественно, ничто особенно не манит.

- Я бы не сказал, - возразил Питер, хотя именно это он часто и подолгу доказывал своему товарищу по комнате, серьезному юноше, который верил, что уже недолго осталось ждать того дня, когда бог с мечом сойдет на землю и в гневе своем будет судить род людской, отсылая грешников в геенну огненную, где и для него припасено местечко, так как он предавался онанизму, а свою драгоценную невинность, как он уверял, совершенно случайно и по пьянке отдал девице из Ричмонда. Однако когда религиозная одержимость слетала с него, этот юноша проявлял незаурядный ум и честолюбие. К тридцати годам он рассчитывал сколотить себе состояние. Питер нисколько в этом не сомневался и завидовал его целеустремленности. Сам он не ставил перед собой никаких целей, разве что гонялся за девицами в Вашингтоне вместе со своим другом Скотти и дважды добивался успеха. Сам по себе секс был ему в удовольствие, но не были в удовольствие нудные разговоры. Они неизменно упирались в тему брака - и тогда он бежал. В отличие от Скотти, который вечно, как он выражался, был влюблен, Питер держал с девушками ухо востро. Лишь однажды он смог заставить себя уверовать в то, что влюбился. Но всякий раз, когда та девушка смеялась, она как-то по-чудному всхрапывала носом, и после десятка встреч он стал страшиться ее смеха, зная, что за ним, неминуемый, как смерть, последует всхрап. Поэтому он бросил ее и больше не влюблялся.

- Как Инид? Я что-то давно ее не вижу.

- Я тоже. - Это была правда. С тех пор как Инид переступила черту, разделяющую мир детей и мир взрослых, она ушла от него далеко-далеко. - Возможно, я увижу ее в доме отца в конце недели.

- С Клеем?

- С младенцем.

- Уму непостижимо, чем Клей не пришелся твоему отцу в качестве зятя.

- Я просто не могу сказать, как он поведет себя в том или ином случае. Я вообще плохо его понимаю. - Питеру нравилось отзываться о своем отце вчуже. Испуганная реакция его менее искушенных сверстников стоила того, чтобы чуточку покривить душой.

Но с Гарольдом такие штуки не проходили.

- Понимаешь, отлично понимаешь. Ну а теперь мне надо сесть и разобрать по косточкам Джорджа Брента.

Когда Гарольд приблизился к пишущей машинке, он стал не Джорджем Брентом, а Джорджем Арлиссом, несущим на своих старых плечах всю тяжесть возложенной на него высокой ответственности. Питер оценивающим взглядом следил, как кардинал Ришелье уселся в свое кресло государственной значимости, взял в руку невидимое перо и начал плести очередную интригу.

У министерства финансов теснилась такая толпа, что Питер не только не мог перейти улицу, но и вообще двигаться дальше. Люди толклись на месте, горя желанием увидеть короля и королеву, которые скоро должны были проследовать от вокзала к Белому дому. Над головами торчали картонные перископы. Фотоаппараты были на взводе. Спасаясь от толкотни, Питер вскарабкался на ограду министерства финансов и был незамедлительно вознагражден великолепным зрелищем. Король и президент сидели бок о бок на заднем сиденье открытого автомобиля. Толпа вежливо приветствовала их. Президент махал рукой, рядом с его большим розовым лицом лицо короля - к тому же спрятанное под адмиральской треуголкой - казалось совсем крохотным.

На этом все кончилось. Люди начали расходиться, и Питер спросил себя, остались ли они довольны. Маловероятно, хотя - почем знать! Люди сами по себе никогда не казались Питеру чем-то реальным. Они были словно не от мира сего, но все же казались вполне довольными своей неприкаянностью. Проталкиваясь сквозь толпу разгоряченных неприкаянностей, Питер вошел в отель "Уиллард".

Диана ждала его в вестибюле.

- Это было так глупо с моей стороны - назначить тебе встречу здесь. Я совсем позабыла про этот проклятый маскарад.

- Я наблюдал его, видел короля.

- Ну и как он?

- Маленький. У тебя что-нибудь срочное? Почему ты не могла сказать по телефону?

- Не могла, и все. Кто-нибудь мог подслушать. У тебя есть деньги?

- Долларов двадцать наберется.

- Нет, я спрашиваю не про наличность.

- Нет. Впрочем, сотни две, наверное, есть. А что?

- Я думала, ты богатый.

- Богат мой отец. Я - нет.

- У тебя не будет ничего своего, пока он жив, так, что ли?

- Ты задаешь жутко щекотливые вопросы. - Питер был озадачен. Откровенность в делах секса была уже довольно обычна среди его сверстников, но вот о деньгах никогда не упоминали.

- Я должна знать.

- На меня записан капитал, но он в руках попечителей - пока мне не исполнится двадцать один год. А какой с него будет доход, не знаю.

Питер отлично все знал. Он будет получать тридцать тысяч долларов в год. Капитал был записан на него его бабкой Деллакроу, когда он родился. Такой же капитал был записан на Инид, с условием, чтобы доход ей выплачивался лишь после того, как ей исполнится двадцать пять лет. Бабка полагала, что если на девушке захотят жениться ради денег, то за несколько лет, проведенных в ожидании этих денег, она вполне может разобраться что к чему. Однако зловредность бабкиного расчета не удержала Инид от замужества. Она тратила сколько вздумается, а потом заставляла Блэза платить по счетам. Безденежье нисколько не портило ей жизнь.

- Я-то думала, ты уже богатый. Ну ладно, он тебе все равно понравится. Он сейчас в баре.

- Кто - он? И о чем ты говоришь? - Питер еще не успел освоиться с новой Дианой. Самостоятельная жизнь изменила ее к лучшему. За пять минут она ни разу не покраснела, скорее наоборот, заставила краснеть его.

- Билли Торн.

Она выдержала артистическую паузу.

- Ну?

- Да ты же знаешь его. Гражданская война в Испании. Он потерял там ногу и написал книгу о бригаде Линкольна - об американцах, сражавшихся против Франко. Он герой, а сейчас он хочет издавать журнал, политический журнал.

- И дело только за деньгами.

- Какой ты догадливый! - Диана фыркнула. Она нравилась Питеру. Но он вовсе не был уверен в том, что ему понравится Билли Торн, громко скрипевший при ходьбе деревянной ногой. Торн был тощий, невысокого роста, и в нем не было ничего героического, разве что раскатистый бас.

- С деньгами беда, - сказал Билли Торн Диане, после того как та сообщила ему печальную новость. - Ну да ладно, как-нибудь сдюжим.

Он бросил на Питера острый, подозрительный взгляд, словно деньги у Питера были, но он их зажимал.

- У меня нет ни гроша, - сказал Питер. Затем, решив, что это звучит так, будто он оправдывается, добавил: - И потом, если б даже у меня и были деньги, я вовсе не уверен в том, что стал бы вкладывать их в политический журнал. Между прочим, какого направления?

- Либерального, - сказала Диана.

- Социалистического! - пробасил Билли Торн. Несколько бизнесменов, сидевших за соседним столиком, оглянулись.

- Какой из меня социалист, - сказал Питер, в данный момент веривший лишь в божественное право королей, при условии, конечно, что он сам - король в расшитом золотом синем мундире и треуголке и чтоб никакие там крупнотелые розоволицые президенты не высились над ним башней, когда он триумфальным кортежем проезжает по улицам Вашингтона. А реальную власть он охотно уступит каждому, кто дозволит ему играть роль номинального владыки.

- Питер реакционер, - заявила Диана. - Его отец - во всяком случае. Хуже Херста.

Питер обозлился и повернулся к Диане.

- Ну, а твой отец, наверное, и рабов бы не освободил. Билли Торн издал рев одобрения и вспугнул официантку.

- Здорово он тебя, а?

Диана вспыхнула. Да, она по-прежнему была все той же Дианой.

- Он консерватор, конечно, но на многие вещи у него страшно широкие взгляды, - с запинкой произнесла она.

- Например? - Билли подмигнул Питеру, который в эту минуту пытался себе представить, как выглядит его культяпка. Выпирающая из кожи кость? Едва ли. Наверное, просто заживившийся рубец, все еще красный и глянцевитый. Затем попытался представить себе, как выглядела нога, когда была оторвана. Он увидел кровь, услышал пронзительный вскрик Билли. Очень хорошо.

Диана продолжала защищать отца. Если хочешь, чтобы тебя выдвинули кандидатом в президенты, объяснила она, надо заручиться поддержкой самых различных людей; к тому же Соединенные Штаты необычайно консервативная страна, вот почему назрела необходимость в журнале, который выражал бы взгляды просвещенных левых (ей не нравилось слово "социалист": слишком узко). Закончив свою речь, она более или менее утвердилась на прежних позициях. Билли выказывал элементарную осторожность, перестав дразнить свою покровительницу (а может, любовницу? - спрашивал себя Питер).

- Так или иначе, журнал нужен, - проворчал Билли.- Он должен быть смелее "Нейшн", живее, для молодежи.

- Мне казалось, журналы издаются исключительно в Нью-Йорке. С чего это вам вздумалось основать журнал здесь?

- Билли работает в министерстве торговли. Статистиком. Он не может бросить работу, пока мы не пойдем полным ходом.

Питер мысленно представлял себе Билли Торна. Служащий в большой комнате, уставленной столами, за которыми другие служащие помогают ему складывать бесчисленные колонки цифр. В одном углу комнаты - питьевой фонтанчик, служащие регулярно собираются там поболтать о бейсболе. Питер явственно ощутил языком бумагу белых конических стаканчиков - специфический лимонный привкус клея, - или, может, он исходит от самой бумаги? Билли Торн вдруг перестал для него существовать иначе как в виде колонки цифр, которые надо сложить.

- Я брошу работу, непременно брошу, как только дело у нас пойдет на лад. Я приехал сюда ради Нового курса. Но теперь все это фью-ить!

- Фью-ить? - Для отца Питера это будет новость.

- Ну, разумеется. В следующем году президентом изберут либо демократа-консерватора, либо республиканца, и Новый курс похоронят.

- А вдруг Рузвельт выставит свою кандидатуру на третий срок?

- Он этого не сделает, - быстро сказала Диана, выражая надежду своего отца.

- А если даже и выставит, - подхватил Билли, - он кончился как либерал. Впрочем, он никогда им особенно и не был.

- А что это такое - либерал? - спросил Питер. Билли пустился в пространные объяснения. Его голос гремел. На улицах выросли баррикады. Пролетариат вооруженной рукой завоевал право на труд. Было введено общественное здравоохранение. Налог на наследство положил конец огромным состояниям, природные богатства были национализированы. Богатые пошли на работу; добродетельные бедняки получили длинные отпуска. А в центре всего этого яростного принижения одних и возвышения других стоял Билли Торн, осуществляя руководство операциями; его деревянная нога скрипела, голос гремел. Тем часом бизнесмены за соседним столиком обратились в бегство - несомненно, для того, чтобы доложить комиссии по расследования антиамериканской деятельности, что враг захватил зал-ресторан отеля "Уиллард".

Когда Билли закончил речь, Питер увидел в глазах Дианы экстаз и решил, что она либо влюблена, либо рехнулась, если предположить, что это не одно и то же.

- Вот зачем нам нужен журнал, - заключил Билли. - Нам нужна трибуна, с которой мы могли бы следить за тем, чтобы говорилось и делалось то, что нужно.

- А почему вы так уверены, что нужно именно то-то и то-то? - Голос Питера звучал кротко. - Вы считаете, что отнять деньги у моего отца - правильно. Он считает, что это неправильно, и я тоже так считаю... из эгоистических соображений, конечно.

- Если конфискация богатства твоего отца на благо всему народу, то богатство следует конфисковать.

- Но действительно ли это на благо народу?

- Он безнадежен! - проревел Билли. - Читай Кейнса, читай Ленина, читай Маркса!

В эту минуту в зал вошел какой-то чиновник из министерства торговли, и Билли Торн окликнул его. Последовала церемония знакомства, и Питер воспользовался ею, чтобы распрощаться. Диана проводила его до выхода.

- Я очень сожалею, что втянула тебя во все это.

- Ничего. Он... интересен. - Большего Питер просто не мог из себя выжать.

Диана улыбнулась, в ней вдруг проглянуло что-то озорное.

- Слов нет, бедняга Билли действует на нервы, но у него блестящий ум. Я пришлю тебе его книгу об Испании. На нее были чудесные рецензии, за исключением тех, конечно, которые писали фашисты.

- Ну что ж, надеюсь, денег вы раздобудете.

- Я тоже. Быть может, нас выручит мистер Нилсон. Он как раз подыскивал для меня работу в Нью-Йорке, но тут я встретила Билли. Теперь я останусь здесь.

- Ты случайно не собираешься за него замуж?

- Не думаю, чтобы такие люди, как Билли, женились.

- Он в это не верит?

- Похоже, что так. От него веет свежим ветром, никогда еще не встречала таких людей. Ну да ладно, ты, конечно, его презираешь. - Она засмеялась. - Хочешь, попробуем снова? Ты где будешь этим летом, здесь?

Питер кивнул.

- Давай попробуем. Я зайду к тебе.

Диана вернулась к своему революционеру, а Питер вышел на Пенсильвания-авеню.

Толпы больше не было. Уличное движение вошло в нормальную колею. Он сел в такси и назвал шоферу адрес Инид. После ее брака и его собственного преображения из юноши в мужчину они редко виделись. Но как бы трудно с ней ни было, она была ему дороже всех тех, с кем связала его жизнь, и он часто спрашивал себя, по-прежнему ли она чувствует к нему то же влечение, какое он против своей воли чувствовал к ней, пусть даже их разделяет навеки река общей крови.

III

Техасцы здорово шумели, когда пришел Клей. Несмотря на то, что хозяин был приверженцем Нового курса, он радушно заключил Клея в объятья и представил его тем немногим, с которыми тот еще не был знаком.

- А мы уже давно керосиним. - Хозяин, член конгресса, подтолкнул его к столу, заставленному рюмками и бутылками. Все присутствующие были без пиджаков, включая и одного министра, который отвернулся, услышав, что Клей работает помощником у Бэрдена Дэя. Но хотя Клей и забрался в стан врага, ему, как зятю Блэза Сэнфорда, выказали известное почтение. Что после свадьбы он не виделся с Блэзом и пяти раз - этого никто не знал.

Техасцы были в радужном настроении и болтали о чем попало. Особенно занимал их вице-президент. Хотя родом он был тоже из Техаса, лишь немногие допускали возможность, что он сменит президента на его посту.

- Во всяком случае, - сказал один из конгрессменов, - таким, как он, страну вокруг пальца не обвести.

- Потому что он из Техаса. - Последовал взрыв смеха над этой их общей бедой.

Хозяин покачал головой:

- Ему никого не обвести вокруг пальца потому, что он дает ссуды в своем банке из двенадцати процентов, понимаете? Спрашивается: кто станет голосовать за человека, который сдирает со скотовода двенадцать процентов?

- Любой республиканец, - откликнулся Клей. Его слова были встречены смехом. Несмотря на свою службу у Бэрдена, он отлично ладил с техасцами, хотя бы уже потому, что профессиональные политики склонны к взаимной терпимости; они отлично сознают, что убеждения одного являются ересью для другого, из чего вытекает, что лучше вообще не иметь слишком много убеждений. Во всяком случае, ярые догматики редко избирались в конгресс, хотя и назначались в различные учреждения. Клей терпеть не мог сторонников Нового курса, в особенности министра, который только что так откровенно выказал ему свое пренебрежение.

- Каков сукин сын, а? - кивнул на министра один из конгрессменов, пожилой человек.

Клей встревожился: неужто его неприязнь так заметна? Он решил прибегнуть к одному из любимых ходов Бэрдена:

- Можно сказать, он по всем статьям собака, вот только верным его не назовешь.

Конгрессмен фыркнул:

- В том-то и дело, что он верен. Но кому? Президенту! Ну да, слава богу, нам больше не придется иметь с ним дело - ни с ним, ни со всей их компанией. Еще одни выборы - и пожалуйте обратно в Нью-Йорк, где вам и место.

- Если только президент не выставит свою кандидатуру на третий срок.

- Не выставит. Подите-ка сюда, что я вам скажу. - Конгрессмен отвел Клея в уголок, и по его широкой улыбке тот догадался, что пришла пора потолковать о политике.

- Дело вот какого рода, - сказал конгрессмен, понизив голос так, что никто, кроме Клея, не мог его слышать. - Я за Бэрдена.

Клей был поражен: нет, этого не может быть. Он знал, что его собеседник поддерживает государственного секретаря Корделла Хэлла. Сделав вид, что он не принимает это заявление всерьез, а считает его лишь любезным предисловием к чему-то другому, Клей кивнул и стал ждать дальнейшего.

- Многие из присутствующих могли бы поддержать его, если бы он дал себе труд немножечко поухаживать за ними.

Интересно, подумал про себя Клей, что разумеет этот старикан под ухаживанием. Неслыханное дело, чтобы один политик высказывался в пользу другого. Под словом "они" обычно подразумевалось "я". Конгрессмен вытер лоб красным платком в белую крапинку. Вне всякого сомнения, на трибуне в предвыборную кампанию он был бы для них полезной подпоркой. Клей попытался нарисовать в своем воображении округ, который представлял его собеседник: нефть, скот, тополя, индейцы.

- К примеру сказать, прошли слухи о сделках Бэрдена с неким Эдом Нилсоном.

- А что в них такого? - невинно моргая, спросил Клей.

- Вот именно: что в них такого? - Хитрое красное лицо вдруг придвинулось вплотную к его лицу. Клей невольно отступил назад и уперся в стол.

- О чем тут толковать. - Металлический верх стола больно врезался Клею в ноги. - Эд пришел к сенатору... постойте... да, года два назад. Он вызвался нам помочь - и помог. Он оказал нам неоценимую услугу. - Пока что Клей высказывал всю правду-истину.

- Видите ли, в моем округе проживают индейцы. - Голос конгрессмена стал проникновенно-мечтательным. - Они - соль земли, этот народ... по правде сказать, я и сам на одну восьмую индеец. - С тех пор как пошел в гору юморист Уилл Роджерс, среди уроженцев Запада стало модным притязать на одну-две капли индейской крови в роду. Это давало им право называть себя "коренными американцами". - Так вот, эти славные люди, которых я имею честь представлять... - На губах сенатора заиграла неуловимо сардоническая усмешка, и от этого слова, обычно произносимые с рукой на сердце, потеряли всю свою благочестивость. - ...продали большой участок земли компании, владельцем которой является некто Эдгар Нилсон. Клей понимающе кивнул:

- Я слышал об этой сделке. Она тогда еще встретила некоторые возражения в министерстве внутренних дел, но, в конце концов, была одобрена.

- Возражения, и немалые, целую бурю протестов, которая стихла лишь после того, как некая сенатская подкомиссия не глядя санкционировала это тухлое дело, и с ее легкой руки богатые земли за спасибо перешли к некоему Эдгару Нилсону, а он потом словно по волшебству стал казначеем комитета "Дэя - в президенты".

Клей почувствовал, как на висках у него выступил пот.

- Я что-то не вполне вас понимаю.

- Наш общий друг Бэрден был председателем той сенатской подкомиссии.

- Но ведь он был за границей, когда дело слушалось в подкомиссии. Помнится, он был в Канаде и...

- Это так. Но как раз перед отъездом в Канаду Бэрден позвонил одному члену подкомиссии и объяснил ему, как важно, чтобы мистер Нилсон получил разрешение на покупку земли. Так вот, хотя сенатора, которого он столь доверительно проинструктировал, уже нет в живых, его секретарша - золото девка, она недавно перешла ко мне на службу, - рассказала мне, что на прежней службе у них было звукозаписывающее устройство, подключенное к личному телефону сенатора, - этакая штучка с ручкой, которая может всех нас угробить.

У Клея похолодели руки, засосало под ложечкой. Его политическая карьера кончилась, едва успев начаться.

- Так вот, у меня есть возможность достать этот... как бы его назвать?.. Ну, кусок разговора, что ли, который - я в этом твердо убежден - не должен пойти по рукам, так как он может доставить неприятности моему доброму другу и - как знать? - будущему президенту. О нет, ни в коем случае, сэр! Нельзя допустить, чтобы им завладели посторонние люди.

- Он может быть ложно истолкован. - Клей включился в игру. Ему просто не оставалось ничего другого.

- Как пить дать. - Лицо собеседника озарилось улыбкой, обнажившей пеньки обломанных зубов, коричневых от табачной жвачки. - Так вот, один мой приятель заинтересован в продаже нескольких акров вшивенькой землицы, прилегающей к разработкам мистера Нилсона, и мне кажется, будет справедливо, если мистер Нилсон купит этот участок - за разумную цену, конечно, - и получит в придачу к неразведанной сокровищнице недр запись разговора Бэрдена.

Не так страшно, как он думал.

- Идет. - Клей не хуже своего собеседника умел держаться существа дела. - Сегодня вечером я переговорю с Эдом.

- Скажите ему, чтобы он заглянул ко мне домой. После смерти жены я продал свой большой дом и живу теперь в "Олбэн-тауэрс". Слишком уж одиноко мне было без моей Крошки - так я ее называл: Крошка - такая малюсенькая она была, с такими огромными-огромными глазищами. Ах, как я по ней тоскую! - Конгрессмен налил себе виски. - Итак, я жду к себе Эда.

- Он не замедлит явиться. И если вы столкуетесь...

- Я в этом уверен. Он славный старикан, этот Эд, а мой приятель не такой уж жадный.

- Смею надеяться. Так вот, когда вы договоритесь о цене, дайте мне знать. И я заберу... эту самую... запись.

- Вы не хотите, чтобы она осталась у Эда?

- Нет, не хочу.

Конгрессмен рассмеялся:

- Я вас не осуждаю. Ну что ж, если он не потребует ее - в конце концов, платит-то он, - она ваша. Меня можно застать в "Олбэн-тауэрс" в любой вечер. Я ведь теперь никуда не выхожу. Что толку, в мои-то годы? Топчусь на месте и жду, когда можно будет присоединиться к моей Крошке-Малютке, да будет на то соизволение господне. Очень приятно было иметь с вами дело, сынок.

После этого Клей завел разговор с членом конгресса из Оклахомы и принялся обстоятельно толковать о том, есть ли у Корделла Хэлла, южанина, шансы на то, что его выдвинут кандидатом на пост президента. Во время этого разговора Клей вспомнил, как пренебрежительно обошелся Бэр-ден Дэй с Нилсоном накануне своего отъезда в Канаду. "Не желаю иметь ничего общего с этим человеком". А потом, несколько месяцев спустя, Нилсон сформировал комитет "Дэя - в президенты". Он, Клей, не заподозрил ничего неладного, и это встревожило его больше всего. Бэрден надул его. Это было невыносимо. В конце концов, если он не научился понимать человека, с которым проработал шесть лет, сможет ли он понять кого-либо вообще?

- А ну-ка, подающий надежды молодой человек, - как нельзя более кстати обратился к нему хозяин, беря его под руку. - Я только что побился об заклад, что через десять лет вы будете на Холме среди нас - избранный представитель народа.

- Или в Белом доме - сотрудником президента Дэя.

- Ну, за это я уже не ручаюсь. Имею обычай вкладывать свои деньги в надежные предприятия.

- Вы думаете, что сенатор Дэй не может быть выдвинут?

- Я не хочу, чтобы он был выдвинут.

- Это не одно и то же.

- Совершенно верно. Скажем так: он устраивает меня больше, чем Гарнер, Фарли, Хэлл или Макнатт.

- Но не больше, чем Дуглас, Гопкинс или Джексон.

- Примерно так.

- Сенатор Дэй стоит как раз между двумя этими группировками. Он может вам подойти, если вы не сумеете добиться назначения одного из своих, а с чужаком примириться не захотите.

- Как компромисс Бэрден подошел бы. Но, черт возьми, кому он нужен, этот компромисс!

Вот оно как! Ну что ж, выяснить отношения никогда не мешает, кандидатура Бэрдена не исключается.

Вернувшись домой, Клей позвонил Нилсону, и тот ничуть не удивился его звонку. Но, в конце концов, в проявлении своих чувств Нилсон вообще никогда не выходил за рамки вежливой заинтересованности.

- Время от времени такое случается. - Голос в трубке звучал безмятежно. - Я зайду к нему.

- Вы купите у него эту... мм-м... землю?

- Что поделаешь.

- Вы не думаете, что он может снять копии с записи разговора?

- Едва ли. Раз я покупаю землю, он у меня в руках. Все, что он вздумал бы использовать против меня, я могу обратить против него самого. Надо же, как устроена жизнь! - Происшедшее, казалось, искренне забавляло Нилсона. Он никогда еще не производил на Клея такого сильного впечатления. - Да, кстати, - продолжал Нилсон, - Бэрдену об этом, по-моему, лучше ни слова. Это его только понапрасну встревожит. Оставляю это на ваше усмотрение. Вы знаете его лучше, чем я. - Они договорились, что, как только деньги будут уплачены, Клей заберет запись. Сказав еще несколько успокоительных слов, Нилсон положил трубку.

Клей в раздумье поднялся наверх. Он заглянул в детскую. Его дочь спала на дне своей кроватки, нянька-негритянка - на стуле, уронив на колени какой-то киножурнал. С минуту Клей наблюдал обеих. Рот няньки был открыт, по темно-коричневому подбородку сбегала коварно мерцающая струйка слюны. Его дочь выглядела не лучше. Пухленькая и светловолосая, с сыпушками потницы на коже, она лежала свернувшись, как собачонка, среди своих игрушек, тяжело дыша полуоткрытым ртом. Несколько удрученный, Клей вошел в спальню.

Вещи Инид валялись повсюду. Он выругался про себя. Столкнувшись с ее неопрятностью, Клей стал аккуратным, выковывая новое оружие в происходившей между ними войне. Их брак был войной, в этом не оставалось сомнения. Как главнокомандующие двух враждующих армий, обозревающие поле Битвы, они высматривали друг в друге признаки слабости. Первый выстрел раздался в Элктоне - это был их форт Самтер: она обвинила его в том, что из-за него у нее отвалился каблук, а он совершенно логично возразил, что если бы она смотрела себе под ноги... С отвалившегося каблука все и началось. Враждебные действия велись без передышки, лишь время от времени они заключали перемирия, чтобы перегруппировать войска, проложить новые коммуникации, подтянуть осадную артиллерию. И все же брак их был счастливый, пусть даже, подобно всем женщинам, которых он знал, Инид не удовлетворяла его; но в отличие от других она никогда не переставала интересовать его, и, хотя он по-прежнему заводил интрижки на стороне, он всегда был рад возвратиться к ней, зная, что, какой бы бешеной она ни была, она всецело принадлежит ему. Он сознавал, как непоследовательно с его стороны отказывать ей в той же свободе, какую разрешал себе, но он был воспитан в убеждении, что женщина - существо совсем иное, чем мужчина. Она может сохранять верность, если влюблена, а потому, вопреки всем довольно внушительным свидетельствам в пользу противного, он видел основу их брака в том, что, будучи влюблена, она никогда не изменит ему, а он, тоже влюбленный, но при этом мужчина, не станет отказывать себе в развлечениях, в то же время сохраняя для нее свое "я".

Внезапно почувствовав себя измотанным жарой и дневной беготней, Клей бросился на кровать, словно это была Инид, обхватил руками подушку, хранившую ее запах, и заснул.

В сенатской столовой Нилсон и старый конгрессмен-техасец завтракали с голой Долли Перрин. Нилсон разрезал на кусочки бифштекс, а Долли пыталась его совратить, но он не обращал на нее внимания. Не замечал ее и конгрессмен. Он укладывал в коробку из-под обуви серебряные доллары и не переставая твердил: "То-то порадуется моя Крошка!" На что Долли отвечала ему безжизненным голосом: "Она далеко, сенатор. Тут канцелярия губернатора". Затем к ним присоединился Клей. Распалившись при виде Долли, он лег навзничь на стол, но она отвернулась от него и обхватила руками Нилсона, который с бесстрастным видом продолжал поглощать свой завтрак. Затем конгрессмен вдруг заметил Клея. С радостным воплем он принялся стаскивать с Клея брюки, словно рассчитывая найти в них клад серебряных долларов. "То-то порадуется моя Крошка!"

Клей с криком проснулся и увидел перед собой Инид. Язвительно улыбаясь, она дергала его за штаны.

- Перестань, Христа ради! - выдохнул он из себя, пытаясь высвободиться.

- Кто тебе снился?

- Не твое дело. Который час?

- Не ранний. Уж конечно, это была не я. Клей выпрямился и сел в кровати.

- Как ни странно, это был конгрессмен из Техаса. У меня с ним кое-какие дела.

- Ничего себе дела творятся у вас на Холме! - Инид вдруг бросилась к нему на кровать как была, в своем длинном вечернем платье, и они сплелись в любовном объятье, крутясь и извиваясь, - это был один из тех моментов стихийно наступавших перемирий, которые придавали еще более глубокий смысл их войне, когда она возобновлялась.

Потом Инид лежала вытянувшись во весь рост в ванне, среди мыльных пузырей, отсвечивающих всеми цветами радуги в последних отблесках дня.

- Что-то ужасное, этот прием. Королева похожа на служанку. Он довольно милый, но уж больно крохотный. Они оба такие крохотные. Я была рядом с ними просто дылда. - Инид ополаскивала водой свои изящные груди, ее тело сверкало, словно бронза. - Знаешь этих девчонок Макдональдса, из Берривилля, я училась с ними в школе? Так вот, несколько лет назад они уезжали на лето в Лондон и были представлены ко двору - в волосах страусовые перья, расфуфырены как черт знает что. Они даже рассылали всем фотографии своего триумфа, и мы им так все завидовали. Ну так вот: я больше им не завидую. Каждого представляли. Никакой шумихи. Никаких перьев.

- Как твой отец?

- Как все - жаловался на жару. Король и королева, бедняги, почти все время проторчали на веранде. Но даже там было жарко. Остальные топтались в саду. Он, по-моему, красится. Это я о короле. Он весь ужасно загорелый и какой-то гладкий.

- Вроде тебя. - Клей погладил ее гладкую, загорелую грудь. Она оттолкнула его руку.

- Слушай, я тебе уже говорила: я собиралась сегодня вечером с Дэвисами на обед к Маклинам. Они были там, в посольстве. Ты не возражаешь?

- Без меня?

- Отец тоже там будет.

- Тогда я не пойду.

- Ты не взбесился? - Она бросила на него взгляд из-под густых бровей, подозревая подвох.

Ты выходишь без меня уже третий раз на неделе.

- Но ведь при отце ты всегда словно не в своей тарелке.

- Во вторник в Джорджтауне отца не было. И еще... Клей с легкостью переходил от обвинения к обвинению, а Инид со свойственной ей изворотливостью подготавливала оборону, как обычно полагаясь на внезапную контратаку, которая всегда заставала его врасплох, хотя они уже целую вечность жили вместе. Временами ему просто не верилось, что он женат. Иногда он просыпался среди ночи, видел рядом с собой в кровати Инид, темное пятно ее волос на подушке, и его вдруг охватывал страх: что я здесь делаю? Как захлопнулась ловушка? Неужели это приговор на всю жизнь? Но потом он закуривал сигарету и, пока догорала спичка, вспоминал, что из всех женщин, которых он знал, она одна никогда не наводила на него скуки.

- Питер тоже так говорил.

Клей явно прозевал какую-то особенно порочащую улику.

- Питер? - переспросил он, как бы взвешивая ценность свидетельства этого молодого человека.

- Да. Он заходил к нам сегодня.

Не вдаваясь в подробные объяснения, Инид вылезла из ванны - гладкое водяное животное, - подобрала с полу скомканное полотенце, брошенное ею после утреннего купанья, и завернулась в его влажные складки.

- Хочется выпить, - сказала она и вышла из комнаты. Клей двинулся за ней, начисто лишенный собственной воли. Кролик перед удавом, толпа, жадно внемлющая демагогу, - примерно так он чувствовал себя вдвоем с Инид, спускаясь следом за нею по узкой лестнице в столовую снятого ими дома. Инид всегда во все горло выкрикивала перед посетителями "снятый", желая отмежеваться от обстановки, столь непохожей на ту, к которой она привыкла в Лавровом доме. Пошленькие виды Неаполя под стеклом; потемневшее красное дерево; старые ситцевые занавески; светлый кофейный столик, испещренный множеством кружков всевозможных размеров - дань богатству и разнообразию рюмок и чашек в "снятом" буфете.

Инид смешала себе мартини. Она совсем недавно открыла этот коктейль и, по ее словам, могла пить его сколько угодно, не пьянея. От спиртного она делалась лишь оживленной, веселой и ласковой, и в такие моменты Клей особенно любил ее - как на приемах, когда все мужчины тянулись к ней, а она всецело принадлежала ему.

- Питер заглядывал к нам. Я даже не знала, что он в городе. Его университет самый настоящий деревенский клуб.

Клей сидел на своем обычном месте, задрав ноги на кофейный столик, Инид, с блеском в глазах, прихлебывала мартини.

- О, нужно мне это было! Жарища! Толпа! Вот уж кем бы я не хотела быть, так это английской королевой! Ни за какие коврижки!

- Зачем приходил Питер?

- Ни за чем. Зашел просто так. Я все стараюсь его припугнуть, но он не понимает намеков. А ведь он из себя ничего. - Инид взяла серебряную сигаретницу (свадебный подарок сотрудников сенатора Дэя) и стала рассматривать в ней свое отражение. Странное дело, подумал Клей, ведь она так редко смотрится в зеркало. Отсутствие тщеславия было в ней самой поразительной чертой.

- Этим летом он устраивается работать в газете. - Она положила сигаретницу, и он вдруг понял, что это Питера, его отражение она ловила в дымчатом серебре. Он сразу насторожился. Союз брата и сестры - это было выше его понимания.

Она вскинула свои длинные ноги на столик. Они были словно из темного, дорогого полированного дерева, а светлый столик казался банальной плотью.

- Надеюсь, ты понимаешь, что, если б он не увидел нас в тот первый раз, в бассейне, я б ни за что не пошла за тебя.

- Спасибо за откровенность. - Клей взглянул на нее с внезапным отвращением.

- Я не это хотела сказать. - В ее голосе звучало раскаяние. Это было так на нее не похоже: больше всего она ранила тогда, когда вовсе этого не хотела. Она скрестила свои лодыжки с его, залезла ногой ему под брючину и стала щекотать ему волосы большим пальцем ноги. - Я рада, что в конце концов так получилось. Ну, а он - гадкий шпион!

- Это была чистая случайность!

- Случайность? Как бы не так! С какой стати посреди ночи, в грозу, выскакивать из дома? Конечно, он выслеживал нас! - Инид поносила брата; Клей защищал его. Во-первых, он любил Питера; во-вторых, Питер был важным стратегическим пунктом в войне между ними, и тот, кто им владел, получал господство над местностью.

- Кстати, Питер передал мне, что сказал отец вчера вечером: мы все равно разведемся задолго до того, как мне исполнится двадцать пять.

- Славный старик этот Блэз, - вздохнул Клей. - Ну и семейка!

- Мне кажется, мы с тобой какие-то одержимые. - Инид помешала пальцем мартини. - Но отец, в конце концов, окажется прав.

- Не все ли равно? - сказал Клей, хотя ему было отнюдь не все равно. Чем больше он узнавал жизнь, тем тверже убеждался в том, что без денег - больших денег - ему никогда не добиться тех заманчивых благ, которыми Республика так щедро одаряет богатых, так скупо - бедных. До тех пор пока Блэз непримирим, все возможности к продвижению для Клея закрыты.

- Да! Питер говорил что-то о твоей прежней подруге. - Клей и бровью не повел, до того старо это было. - Похоже, у Дианы роман с коммунистом, который хочет издавать журнал.

- С коммунистом? Ты уверена в этом? - насторожился Клей.

- Уверена, - ответила Инид, по-видимому вспоминая, что именно сказал Питер. - Они хотят, чтобы Питер вложил деньги в журнал, будто у него есть деньги. Правда, он получит свою долю прежде меня. А еще... Клей прервал ее:

- Это может быть важно. Для сенатора.

Инид посмотрела на него непонимающим взглядом. То, что занимало других, включая работодателя ее мужа, всегда было для нее чем-то нереальным.

- Ты абсолютно уверена в том, что правильно поняла Питера - будто друг Дианы коммунист?

- Да, именно так он сказал, но ведь Питер такой врун, ему ни в чем нельзя верить.

- Пожалуй, надо позвонить сенатору. - Клей поднялся.

- Не уходи! - Она была как малый ребенок, не желающий, чтобы его оставляли одного. - Я совсем не вижусь с тобою, когда заседает этот ваш ужасный сенат.

- Ты могла бы быть со мною сегодня вечером.

Поняв, что она подставила под сокрушающий удар целую дивизию, Инид поспешно отступила со всех позиций и широко раскинула руки, так что полотенце упало с ее плеч; затем, признав свое полное поражение, перешла на детский язык, каким они разговаривали в минуты близости

- Поцелуй свою киску и скажи, что не сердишься на нее за то, что она такая бяка, бяка, бяка!

Клей поцеловал ее и сказал, что он не сердится на свою бяку, бяку, бяку. Ощутив ее зовущие к себе губы, он возбудился и, наверное, позабыл бы позвонить сенатору, если бы в эту минуту не вошла нянька с девочкой на руках.

- Господи боже! - закричала Инид. - Почему ты не стучишься? Почему ты всегда словно подкрадываешься?

- Ничего, Энни, - встряхнувшись, успокоил ее Клей. Но Энни уже исчезла, и только проклятья Инид неслись ей вслед. - Прекрати! - Голос Клея звучал резко. Очарование минуты рассеялось, он был опять самим собой. - Иначе она уйдет от нас, как ушли другие. Нельзя так кричать на людей.

- Нет, можно! Буду делать все, что мне вздумается, черт подери! - Инид допила из серебряного шейкера остатки мартини, завернулась в полотенце и пошла наверх. Клей знал, что завтра утром она опять будет весело хихикать вместе с нянькой. Как бы ужасно ни вела себя Инид, она была незлопамятна. К тому же она со всеми разговаривала с одинаковой интимностью и ничего не умела держать про себя, и, хотя это чистосердечие составляло едва ли не самую подкупающую черту ее натуры, Клей научился никогда не делиться с ней ничем таким, относительно чего он хотел бы держать в неведении своего злейшего врага. Что касается новой няньки, все еще ликовавшей по поводу того, что с ней обращаются как с равной, она пока не понимала, что за интимность надо платить, и не умела сносить внезапные вспышки ярости Инид, ее утонченные оскорбления, возмутительную жестокость. При этом сама Инид всегда искренне обижалась, когда впоследствии ее жертвы упрекали ее. "Но ведь вы меня просто не поняли, я к вам со всей душой!" Возможно, они в самом деле ее не понимали, а, возможно, она - их.

Клей позвонил сенатору. Ему ответила миссис Дэй.

- Бэрден прилег вздремнуть. Этот прием его измотал. Такая жарища! А вечером еще обед в Белом доме. У вас что-нибудь срочное? Разбудить его?

Клей сказал, что дело терпит, пожелал им приятно провести вечер в стане врага и положил трубку. В угрюмом расположении духа он раскрыл свой портфель и, увлекшись работой, не заметил, как вошла Инид. Она громко крикнула, так что он выронил из рук бумаги.

- Не смей этого делать!

- А мне нравится, когда ты подскакиваешь, точно старая дева. Ну, как я выгляжу, хорошо?

Она выглядела хорошо, и он так и сказал ей. Но она его не слушала. Она была одинаково глуха и к правде, и к лести.

- Слушай, - сказала она, - мне так погано: ведь я иду в гости к этим Маклинам, а тебя оставляю одного.

- Ничего, все в порядке.

- Ничего не в порядке! Меня куда-то несет, и я говорю "да", когда надо сказать "нет". Я не понимаю, что со мной творится. Если ты хочешь, чтобы я осталась, я останусь.

Окончательно побежденный, он сказал, чтобы она шла в гости. Он останется дома и будет работать. Его киска бяка, бяка, бяка. Он согласился, но добавил, что иной он и не хочет ее видеть. Она ушла, заверяя, что очень перед ним виновата, и он не преминул отметить, что она может признать свою вину лишь тогда, когда не чувствует за собой никакой вины. Он добавил к своему арсеналу это ценное новое оружие. Их война была любовью. Или, наоборот, их любовь была войной. Так или иначе, лишь воюя, они по-настоящему обретали друг друга. Он не мыслил себе жизни без Инид.

IV

Жена президента подала знак, и дамы поднялись. Предводительствуемые миссис Рузвельт и королевой, они оставили мужчин в зале приемов. Когда распорядитель закрыл за ними дверь, Бэрден, занимавший место в самом конце левого крыла подковообразного стола, направился к центру, где сидели президент и король. Пустое кресло слева от короля проворно захватил вице-президент, теперь он, к явной досаде президента и тайной радости Бэрдена, жизнерадостно подталкивал и похлопывал по плечу малорослого короля. Президент и его преемник по Конституции, если и не по проводимой им политической линии, были между собой на ножах.

Подали коньяк, задымились сигары. Бэрден сел между Блэзом Сэнфордом и англичанином, которого звали не то лорд Бобкин, не то лорд Попкин. Разговор начался с жалоб на жару.

- Президент не хочет, чтобы включали кондиционер. - Блэз жевал кончик сигары. - Говорит, что это плохо отразится на его пазухах. Пазухах, черт подери! А что будет с людьми, которые тут работают? Что будет с нами? Сердечные приступы - вот что с нами будет.

- Возможно, ему все равно. - Как все в зале, Бэрден старался не смотреть в сторону президента, который выглядел прекрасно и был разве чуточку полноват. Его знаменитая улыбка то появлялась, то исчезала, словно повинуясь невидимому переключателю. В начале приема, когда Бэрдена и Китти представляли королю, президент наградил сенатора широчайшей улыбкой, а затем, повернувшись к королю, сказал сценическим шепотом: "Он тоже хочет жить в этом доме!" Король явно не знал, как отнестись к этой шутке.

Впоследствии Бэрдену сказали, что президент аттестовал так всех своих соперников, большинство которых были тут, - Хэлла, Ванденберга, Фарли, а также чахлого Гарри Гопкинса, который сейчас путем искусных маневров уже сумел приблизиться к заветному центру стола. Дело пахло потасовкой, но Бэрден был уверен в себе, как никогда. Из опроса Института Гэллапа явствовало, что Хэлл - первый возможный претендент от партии, а он - второй, но поскольку Хэлл южанин и его не могут выдвинуть... Бэрден мысленно представил себя в центре стола, но тут же вспомнил свой зарок: никакого мечтательства. Он прислушался к тому, что говорит Блэз.

- Очень может быть, что он желает нам сердечного приступа. Во всяком случае, некоторым из нас. - Блэз коротко рассмеялся.

Лорд Попкин улыбнулся и обратился к Бэрдену:

- Вам, должно быть, часто приходится здесь бывать, сенатор.

- Как бы не так! - ответил за него Блэз. - Они ненавидят друг друга, - добавил он довольно громко, так что президент мог его услышать.

Но президент не услышал, всецело занятый вице-президентом, который, словно тесто, мял плечо короля. С застывшей на лице улыбкой президент холодными серыми глазами в упор смотрел на вице-президента, но тот, налитый веселым озорством и виски, не замечал его испепеляющего взгляда.

Лорду Попкину (он имел какое-то отношение к английскому министерству иностранных дел) объяснили, что хотя Бэрден и президент и состоят в одной партии, тем не менее, они политические противники.

- Не могу постичь вашей политики, - сказал англичанин.

- А стоило бы попытаться, - холодно отозвался Блэз с тем же раздражением, какое вызывали и в Бэрдене эти британцы, кичащиеся тем, что не знают, или, хуже того, делающие вид, будто не знают, как работает американская политическая машина.

- Да, конечно, нам следовало бы это знать. - В голосе лорда Попкина звучали извиняющиеся нотки. - Дело в том, что верность партии вошла у нас в привычку. Я хочу сказать, в парламенте вы должны поддерживать вашего партийного лидера, иначе вы выходите из игры.

Мы не поддерживаем, - сказал Бэрден, - и не выходим. Разве что добровольно.

- Правда, иногда мы даем лидеру отставку, - зловеще сказал Блэз, пуская голубой дым в лицо лорду Попкину.

- Ну и жарища, - сказал англичанин.

Повсюду вокруг Бэрден видел раскрасневшиеся от вина и жары лица. Его вдруг охватило чувство нереальности происходящего, вспомнились другие президенты, ныне забытые, которые сидели вот в этом же самом зале и всласть поили-кормили всесильных временщиков своей эпохи. Они приходят и уходят, думал он, утешая себя. Важен только момент. Тут ему бросился в глаза девиз, лишь недавно вырезанный на доске над полкой камина, - благочестивая мечта Джона Адамса: "Чтобы только честные и мудрые люди всегда правили под этим кровом". Да, конечно, это очень важно - кто правит. Он одернул себя. Вся штука в том, чтобы не поддаваться напору быстротекущего момента; вести себя так, словно будущее существует, словно, творя добро, действительно можно оказывать влияние на жизни тех, кто еще не родился. Однако, глядя на президента, сидящего во главе стола, Бэрден видел лишь тщеславие на этом самодовольном лице, ничего больше, и, уж конечно, ни следа той virtus, если воспользоваться словом Цицерона, - той нравственной добротности, которую отнюдь нельзя передать словом "добродетель".

Блэз и лорд Попкин говорили о своих общих друзьях-англичанах. Лорд Попкин (нет, это просто немыслимо, чтобы его действительно так звали) уверял Блэза, что какой-то их старый приятель на самом деле вовсе не сумасшедший.

- Он просто не любит людей, но ведь это так естественно. Он живет один в деревне, читает Карлейля свинье.

Тут Бэрден окончательно вернулся к действительности:

- Свинье?

- Да. Обычно он читал Гиббона, да стиль не понравился.

- Вашему другу?

- Нет, свинье. Вообще-то он предпочитает Гиббона, и я не думаю, чтобы Карлейль так уж ему нравился, но на свинью Карлейль действует успокаивающе. Что ему остается делать?

Блэз захохотал от восторга:

- Бэрден, тебе надо знать англичан. Они совсем не такие, как мы.

- К счастью для вас, - сказал лорд Попкин, и непонятно было, разыгрывает он их или нет. В глубине души Бэрден не питал неприязни к англичанам, в отличие от многих своих сенатских коллег, которым претило первородство Англии. Южане до сих пор с горечью вспоминали, как Англия предала Конфедерацию, а в городах на Севере любой политикан, у которого ничего не было за душой, всегда мог сорвать аплодисменты ирландцев угрозой дать в рыло королю Георгу. Бэрден глядел на длинное благородное рыло короля Георга, и ему хотелось вступиться за него. Король казался таким хрупким, таким благородным и не заслуживал ничего иного, кроме учтивости. В этом году, решил Бэрден, надо непременно съездить в Европу и в ходе своего турне напроситься на свидание с Гитлером.

Гитлер примет его в Берхтесгадене, и он, Бэрден, начнет с того, что скажет ему: он говорит не от имени сената, а от себя лично, в защиту мира во всем мире. Рейхсканцлер насторожится, когда Бэрден набросает свой план действий, учитывающий законные интересы Германии и подтверждающий добрую волю западных держав. Бэрден будет говорить, а Гитлер делать заметки, время от времени бормоча: "Ja, ja".

- Мне кажется, этим летом будет война. - Греза Бэрдена рассыпалась в прах. Он повернулся к англичанину, который произнес эти слова, ничуть не изменив интонации; он мог с таким же успехом делать обзоры литературы для свиней. Блэз нахмурился:

- Не думаю.

Лорд Попкин пустил дым из широких, плавно изогнутых ноздрей.

- По нашим предположениям, в середине июля. Маленький человечек сделает с Польшей то же самое, что сделал с Чехословакией.

- А что сделаете вы? - спросил Бэрден.

- Я думаю, на этот раз мы будем драться.

- Чем? - презрительно спросил Блэз. - У немцев девять с половиной тысяч самолетов в полной боевой готовности. А сколько у англичан?

- Наверное, ни одного. В этом-то и состоит одна из прелестей демократии - быть вечно неподготовленным. - Он улыбнулся. - А сколько самолетов у янки?

- Нам не надо ни одного, мы не собираемся ни с кем драться. - Голос Блэза звучал убежденно.

- Да, я читаю вашу газету. Но ведь Гитлер уже сказал: сперва Франция, потом Англия, потом Америка.

- Он просто блефует, да и кто бы не стал блефовать на его месте? Надо быть сумасшедшим, чтобы не требовать еще и еще при таких уступках с вашей стороны.

Бэрден перестал слушать: начался обмен давно знакомыми аргументами. Он знал их наперечет. Сам он по существу был изоляционист. Он не видел оснований для Нового Света вновь ввязываться в кровавые дрязги Старого. Но он также знал, как трудно будет оставаться в стороне, в особенности если президент жаждет играть роль на мировой арене. Как Вильсон, думал Бэрден, глядя в сторону президента, который что-то шептал на ухо королю. Да, вот каким видит себя Рузвельт: перешептывание с монархами, замазывание внутренних неудач пышными приемами иностранцев при дворе. Все это ясно как день.

Войны быть не должно. Уже только потому, что в таком случае президент выставит свою кандидатуру для переизбрания, и никто в партии не сможет обуздать его. Бэр-цен обвел взглядом зал: из всех его коллег ни один не сможет нанести Рузвельту поражение на съезде. Им остается только молиться о том, чтобы европейцы сохранили мир до ближайшего съезда, который (он сосчитал на пальцах) соберется через четырнадцать месяцев.

- Нет, - сказал он, чтобы подбодрить себя, - я согласен с Блэзом. Гитлер слишком хитер, чтобы начать войну... этим летом, - добавил он, как всегда послушный голосу прирожденной осторожности, не позволявшей ему желать чего-либо всей душой.

- Надеюсь, вы оба окажетесь правы, - вежливо сказал лорд Попкин.

В центре магнита возникла суета. Сын президента увозил отца от стола, и, как всегда, Бэрдена потрясло напоминание о том, что его враг - калека с иссохшими ногами, замкнутыми в тяжелые металлические оковы. Мучительно было смотреть, как президент встает или садится. Однако сам он, казалось, своей увечности не замечал. Лишь однажды довелось Бэрдену наблюдать, как она застала президента врасплох. Это было на церемонии вторичного выдвижения его кандидатуры на пост президента. Он с трудом шел к трибуне, когда кто-то случайно толкнул его. Он, словно башня, пошатнулся и распластался бы на полу, если бы помощники не подхватили его под руки, но листки его речи разлетелись во все стороны. И теперь, как бы Бэрден ни презирал его, он испытывал невольную жалость к этому человеку, который управлял могущественной страной, но не мог передвигаться без посторонней помощи.

Блэз взял Бэрдена под руку, и вместе с другими гостями они прошли из зала в беломраморный вестибюль, в дальнем конце которого, в Восточной комнате, их ожидали дамы. Скоро должны были начаться танцы.

Блэз почти во всем сходился с Бэрденом.

- Войны быть не может. Гитлер не так уж глуп. Но если даже он сглупит, англичане драться не будут. Они насквозь прогнили. Надо же, до чего дошли - читать Карлейля свинье!

- Не забывай, что в случае войны наш хозяин останется здесь еще на четыре года.

Блэза передернуло:

- Лучше не напоминай мне об этом. Но если он снова выставит свою кандидатуру, я выступлю за... вас, сенатор. - Блэз хлопнул по плечу сенатора Ванденберга. На лице того выразилось удивление, затем радость. - Молю бога, чтобы республиканцы выдвинули кандидатом тебя, Артур. - Ванденберг ответил, что он сам молится примерно о том же, и подмигнул Бэрдену - своему одноклубнику. Блэз и Бэрден на минуту задержались перед входом в Красную комнату.

- Эд справляется со своей работой?

- Похоже, что да. А как, по-твоему?

- Первый класс, так я считаю. Но... - Блэз нахмурился.

Сердце у Бэрдена замерло. Казалось, еще немного - и он испустит дух тут же, на приеме в Белом доме.

- Но? - повторил Бэрден, удивляясь, что он в силах еще говорить.

- Один из газетчиков - можешь догадаться кто - жаждет твоей крови. Заподозрил, что у тебя с Эдом шахер-махер по поводу какой-то нефтяной сделки. Так это?

- Нет. - Бэрден знал, что в тех редких случаях, когда ему приходится лгать по-крупному, он умеет быть как нельзя более убедительным.

- Я этому не верю. Я сказал, что это на тебя непохоже. Но еще я сказал, что если бы это и было, уж ты бы сумел замести следы! - Блэз посмотрел на него долгим пронизывающим взглядом. Затем оба рассмеялись и вошли в Восточную комнату.

Китти уже сидела под огромной центральной люстрой, необычайно оживленная и прямо-таки помолодевшая. Бэрден подсел к ней и взял ее за руку.

- Разве это не предел мечтаний? - воскликнула она.

- Еще бы, - нараспев произнес он.

- Я разговаривала с королевой.

Что она ей сказала? Сердце Бэрдена опять дало осечку. Сейчас, вот сейчас он мешком осядет на пол, ловя гаснущим взором огни люстры над головой.

- О чем?

- О ее детях, о Диане. О том о сем. И о жаре тоже. Под конец королева призналась, что ей страшно жарко.

- Мне тоже. - Бэрдену казалось, что шею ему стягивает не воротничок, а железный обруч.

- Знаешь, она ужасно нервничает.

- По ее виду не скажешь. - Он посмотрел на королеву, которая сидела теперь между президентом и вице-президентом.

- Нет, правда! - вмешалась в разговор Фредерика Сэнфорд, садясь перед ними. - Я все время наблюдала за нею, пока представляли гостей. В руке у нее был кружевной платок. Так вот, когда настало время садиться за стол, платок был изодран в клочья.

- Да, это, наверное, большое нервное напряжение, - согласилась Китти. - Все время быть на виду. Как все это гадко и безнравственно. Уж мы-то знаем, чем занимаются царственные особы у себя дома.

- Чем? - Фредерика не верила своим ушам.

Китти просияла улыбкой, даже не подозревая, что опять ее подсознание вылезло наружу, и Бэрден поспешил вмешаться:

- Как Инид, как Клей?

- Вы видитесь с Клеем чаще, чем я. И с Инид вы, наверное, тоже видитесь чаще. Я ничего не знаю. Надо полагать, у них все в порядке. Инид бывает с девочкой у нас дома. У них очаровательное дитя. Блэз от нее без ума.

- По-моему, Блэз поступает с Клеем ужасно. - Это с равным успехом могло идти как от сознательного, так и от подсознательного "я" Китти.

- Китти... - Бэрден всю жизнь старался - и по большей части ему это удавалось - избегать столкновений на личной почве.

- ...права, - с необычной порывистостью докончила за него Фредерика. - Вы только подумайте, кого Инид могла приволочь в дом! Коммуниста или какого-нибудь прощелыгу, а то, чего доброго, и еврея! - Фредерика прервала себя. - Они ведь тоже не без еврейской крови. - Она указала на короля.

- Не может быть! - Китти была уязвлена до глубины души.

- Он-то, во всяком случае, - сказала Фредерика в упоении от мысли, что она первая разбила иллюзии Китти относительно Их Британских Величеств. - Отец принца Альберта был еврей. Наверное, поэтому король и спелся так легко с нашим Франклином Розенфельдом.

Бэрден с беспокойством огляделся вокруг - не слышал ли кто-нибудь. Но замечание Фредерики потонуло в общем шуме рассаживающихся по местам людей. Он заметил, что Гарри Гопкинс все время вертится вокруг президента. Ходили слухи, что Гопкинс уже не жилец на свете. Но вот жилец или не жилец, а все его честолюбие при нем. Он тоже метил в президенты. Еще сегодня вечером, в начале приема, Бэрден подтрунивал над ним, что он купил ферму в Айове. "Милое местечко, - заявил Гопкинс представителям прессы, - где будет расти моя дочь". Вашингтонцы немало потешались над этой претензией выдать себя за простого фермера со Среднего Запада. Гопкинса не считали представителем от какого-либо штата - он был избранником президента.

- У всех будут снимать отпечатки пальцев. Это что-то чудовищное!

Бэрден обернулся. Один из министров, сильно напившийся, беседовал с помощником президента, не замечая, что к их разговору прислушиваются.

- Кого-то в министерстве юстиции, Гувера, что ли, осенила блестящая идея, что у каждого правительственного служащего следует снять отпечатки пальцев, и президент клюнул на это.

- Ну, не знаю, - осторожно отозвался собеседник, - так ли уж безоговорочно он на это клюнул...

- Безоговорочно! Он уже распорядился начать снимать отпечатки пальцев в моем министерстве, хотя я и сказал, что это неслыханное посягательство на свободу личности. Гитлеровские штучки.

А что, если поднять об этом вопрос, подумал Бэрден. Ведь консерваторы в страхе перед коммунизмом повсюду видят шпионов и, наверное, с одобрением отнесутся к идее снять отпечатки пальцев со всех, кроме них самих. Удивляло лишь то, что президент одобрил эту затею. Сам он ее не одобрял. Каждый должен иметь право скрываться.

- Блэз полагает, что ему следует подправить себе нос. Это все, что он сказал о нем за последние несколько месяцев.

- Кому это? - спросил Бэрден.

- Клею. Он разбил нос во время прогулки верхом. Блэз считает, что раньше его нос был красивее.

- По-моему, он и так ничего, - вступилась Китти за Клея. - Он мне очень нравится.

Перед гостями запела толстая женщина. Голос у нее был неприятный, и Бэрден переключил свое внимание на президентский затылок - большая шарообразная голова, седые редкие волосы, розовая лысина. Президент выглядел необыкновенно крупным рядом с тихим маленьким королем, который очень походил на оживший экспонат Музея восковых фигур мадам Тюссо. "Интересно, - подумал Бэрден, несмотря на зарок, который он себе дал, - буду ли я когда-нибудь сидеть в этом кресле? Вчера Нилсон сказал "да"". "Вы очень популярны. Весь Юг и Средний Запад видят в вас героя. И к тому же вы не слишком консервативны, как раз того типа, какой любят в больших городах. Вы, несомненно, побьете Дьюи". - "А если этот вновь выставит свою кандидатуру?" - "Тогда все остальные претенденты выбывают из игры. Но это маловероятно. Вот разве что будет война".

Пусть будет мир, молился Бэрден. Толстая певица уже садилась под аплодисменты, но последняя пронзительная нота ее сопрано еще висела в душной комнате.

- Приятный голос, - сказала Китти, - для такой толстой особы.

- Самый заурядный, - сказала Фредерика, но худшее ждало ее впереди: запела Мариан Андерсон.

- Цветная! - воскликнула Фредерика. - Нате, пожалуйста! - свирепо зашептала она. - Как будто у нас в стране мало белых певцов!

Бэрден сделал вид, что не слышит. Он сидел, закрыв глаза, все то время, пока пела Мариан Андерсон. Еще совсем молодым ему довелось переспать с цветной шлюхой, и, к своему огорчению, он убедился, что она ничем не отличается от белой женщины. Ведь есть же мужчины, предпочитающие черных белым женщинам и находящие между ними разницу. Когда Бэрден впервые пришел к Нилсену в отель, он застал у него в номере стройную девушку с желтой кожей. Она лежала на софе. Без тени смущения она поднялась и стала надевать туфли: "Я говорила тебе, что это не коридорный".

Нилсон ничуть не был смущен.

- Входите, - сказал он Бэрдену.

- Виноват. Мне следовало позвонить вам снизу.

- Невелика беда. Мисс Морган все равно собралась уходить. Она моя давняя подруга. Я знал ее мать. Передавай привет Бесс, когда увидишься с ней, дорогая.

- Непременно. Всего хорошего. - Она поцеловала Нилсона в щеку с учтивым бесстрастием школьницы, которой велят поцеловать мамину подругу. Затем, едва заметно кивнув Бэрдену, прошла в спальню - как раз в тот самый момент, когда явился коридорный. Все было проделано с такой невозмутимой деловитостью, что Бэрден диву давался - уж не привиделось ли ему это все. Но у него было над чем подумать кроме этого.

- Блэз хочет, чтобы мы были друзьями, - начал Нил-сон. - Он хочет выдвинуть вашу кандидатуру на президентских выборах в сороковом году. Думает, я могу вам помочь.

- Я тоже так думаю, - сказал Бэрден.

Все было легко, удивительно легко. Никакого драматизма, никакого запаха серы, никакого договора, скрепленного кровью, и ангел не подавал ему отчаянных знаков: "Не смей этого делать!"

Бэрден отправится в длительную поездку в Канаду, будет выступать в Оттаве. В его отсутствие один покладистый сенатор устроит так, чтобы продажа земли была одобрена без обсуждения. Если даже впоследствии и возникнут толки, Бэрден со спокойной душой сможет сказать, что подкомиссия приняла решение без его ведома. Тем временем в Вашингтоне будет учрежден комитет "Дэя - в президенты", а Нилсон соберет для финансирования предвыборной кампании двести пятьдесят тысяч долларов, "из разных источников, все совершенно законно".

Деньги были собраны, как условлено, и должным образом израсходованы. Результаты получились обнадеживающими. Консервативная пресса считала его единственным государственным деятелем, способным защитить конституцию и в то же время сохранить мир, а что касается Блэза, он был уверен, что кандидатура Бэрдена "пройдет как по маслу". Но, несмотря на исключительную тактичность Нилсона ("Я всегда хотел, чтобы вы были президентом, еще до того, как мы с вами познакомились"), Бэрден не мог отделаться от чувства вины, хотя отлично знал, что надо либо играть в эту игру по всем правилам, либо вовсе не вступать в нее. Лишь однажды за всю свою карьеру Бэрден попытался изменить правила. Во время своей первой предвыборной кампании он был поражен, узнав, что для него покупают голоса. Когда он попытался отговорить от этого своего менеджера, тот ответил: "Но ведь именно так побеждают на выборах".

"Я бы предпочел проиграть". Ему до сих пор слышался собственный голос, тонкий и полный праведного негодования.

"Что предпочитаете вы, абсолютно никого не интересует. Тысяча с лишним человек в округе рассчитывают получить свои два доллара в день выборов, и мы не собираемся разочаровывать их".

Бэрден капитулировал. С тех пор он всегда, хотя и без особой радости, покорялся существующему порядку вещей. В этом он был схож с женой президента, которая рассказывала ему, как однажды, в дни своей невинной юности, она пришла к мужу и сказала: "Франклин, для тебя прямо здесь, в округе Датчес, покупают голоса!" На что президент рассмеялся и ответил: "Не беспокойся, дорогая, республиканцы их тоже покупают".

В конечном счете, все дело в том, как далеко ты готов пойти. Ни президент, ни Бэрден не несут ответственности за развращенность избирателей. Пусть так - но правильно ли и дальше терпеть такое развращение? Вопрос звучал глупо. Надо делать все для того, чтобы победить, а сюда входит и купля-продажа голосов. Когда он согласился взять деньги Нилсона, он продал свой голос, и в моральном плане это ничуть не хуже, чем общепринятый обычай покупать голоса. Он утешал себя мыслью, что любой другой политический деятель сделал бы на его месте то же самое.

"Но я не любой другой", - сказал он себе, когда зал зааплодировал Мариан Андерсон. Он верил в честь. Родись он вовремя, он с радостью отдал бы жизнь за Конфедерацию. То, что южане сражались за неразумное, неправое дело, лишь заставило бы его драться еще упорнее, и, если бы пуля в Шайлоу попала в него, он упивался бы своей болью, в отличие от отца, который не видел ничего хорошего в человеке, считал человечество грубым, жестоким и обреченным и поэтому сам был обречен на безумие. Но отец все же был отмечен белым рваным шрамом, который тянулся от ключицы к левому плечу, и за это почетное отличие Бэрден отдал бы жизнь.

Какой стих на него нашел, спрашивал себя Бэрден, что заставило его закопать пулю? Какого бога хотел он умилостивить? Временное умопомрачение, решил он; при первом удобном случае он выберется в Манассас и откопает ее. Этот талисман ему еще пригодится. А тем временем он покончит с правлением нечестивого президента, и тысяча ударов по его самоуважению - ничтожная цена за победу в войне не менее значительной, чем та, в которой его отец получил этот шрам.

Вдруг сквозь пение Бэрден услышал гром; жара кончается, завтра будет хорошая погода.

2009