|
|
***
Сегодня я ехала в лифте
По старой детской привычке
Лечиться, когда болеешь, —
С огромною белою чашкой
Еще недопитого чая.
Мой чай никого не трогал,
Он даже не проливался,
Как это часто бывает,
Когда кругом многолюдно:
Наверное, потому что
Его совсем не осталось.
И вдруг на десятом пролете
Явился какой-то дядя:
Он втиснулся к нам в кабину,
Уже предвкушая ссору.
Ему было лет за тридцать,
А, может быть, и за сорок,
И весь его вид говорил нам,
Что он мечтает о чае,
И даже о крепком кофе,
И, может случиться, даже
О женских тугих объятьях,
Которых уже не будет.
К несчастью, наш дядя заметил
Меня с непристойною чашкой,
Своим обнаженным видом
Дразнившей трудраспорядок.
«Как можно, — воскликнул дядя, —
Ходить на работе с чашкой
Какого-то там напитка!
Меня уже раз облили,
Когда затряслась кабина:
Теперь обольют еще раз!»
Но выводы оказались
Сложнее и дальновидней,
Чем просто боязнь влаги:
«И знайте, — продолжил дядя, —
Вы полностью аморальны,
Как все представители нашей...»
«Распущенной молодежи?» —
Я весело подсказала —
И тут же о том пожалела,
Поскольку с несчастным дядей
Случился нервный припадок.
«С какого вы факультета?! —
Вскричал разъяренный дядя. —
Так знайте, о вас узнает
Любезный мой друг — ваш начальник!»
На этом его угрозам
Невольно пришлось прерваться:
Ответив ему «Спасибо»,
Я выскочила из лифта
С дурацкой своею чашкой,
Которую я осушила
Еще на глазах у дяди,
Чтоб капельки не попали
Ему на пиджак вчерашний.
Наверно, дети индиго,
(Так старые добрые дяди
Назвали смышленых деток
От нашего поколения
И младше) должны, пережитки
Разрушив, чтить раритеты...
И стало мне очень стыдно,
И стало его мне жалко,
И стало себя мне жалко,
И все напролет занятье
Болело и сохло горло,
А в чашке не было чая,
Чтоб я его оросила...
***
Сегодня я шла, как супруга,
Гордясь нашей общей поклажей,
Под руку с возлюбленным — хмурым,
Угрюмым, всегда недовольным
Собою, и мною, и нами.
Жгло солнце. Совсем как девчонка,
Весна свои сети сушила.
И март исподлобья сморкался,
Косясь на апрельское небо.
Нам весело было с любимым:
Мы шутками воздух перчили
И шпарили все анекдоты,
Которые нет, да и вспомнишь.
Мы чтили большие машины
И авторитет светофоров.
Поэтому, у перекрестка
Выстаивая, целовались.
И, вынырнув из поцелуя,
Хозяйственно в шею уткнувшись,
Уже собираясь дорогу,
Как все, пересечь на зеленый,
Увидела я человека —
Знакомого мне человека,
Которого долго искала...
Он шел неизбежно навстречу,
Глядел мне в глаза, не мигая,
С упреком бездомной собаки,
Которая, будучи в доме,
Хозяев своих искусала...
Вплотную со мной поравнявшись,
Он скомкано выдавил: «Здрас-сьте...» —
Оно, как репей, прицепилось
Страданием клейким к ресницам.
И стало на улице глуше,
И стало на улице глубже,
И стало на улице ближе,
Как будто идешь по деревне.
С ним шло мое смелое детство!
С ним шла моя робкая юность!
Кораны моих революций,
Евангелия померанчей...
Он был все таким же (горбатых
Безумцев могила исправит):
С гуцульским изломанным носом,
Со смуглой орлиной повадкой
И хриплой певучей гортанью,
Протравленной сельскою водкой.
Ирония доли: нет, правда!
Он был, как ни странно, свободен:
Ушел от жены и ребенка,
Оставил машину, и дачу,
И десять процентов в придачу,
И редкостную вероятность
Назначить себя на главпома,
И что-то еще, что известно
Лишь Господу да депутатам,
Которым он ушко строгает
Игольное «не-прохожденья»...
А я, как «засватана дівка»,
Что всяким болванам «хороша»,
Когда-то его умоляла:
«Любимый, останься со мною!
Ты с ней все равно не сживешься
И в лес убежишь по привычке.
Но только тогда это будет
Намного-намного больнее:
Ведь девочка станет большая,
И все понимать она будет...»
А он бесовски ухмылялся
Пропахшими плачем глазами,
Как будто сам черт напророчил...
Как будто любила и ждала
Принцесса из сказки про Принца
Какого-нибудь лесоруба:
Так ждал Исаак Авраама,
Чтоб вместе подняться на горку,
Всю жизнь разбив на таблицу
Прописанных Яхве рецептов
Единственно нужных событий...
Тогда я его не дождалась —
Теперь он меня не дождется.
И мы не обнимем березы
И в жертву овцу не зарежем.
Но к старости все, что любилось,
Сжигалось, болелось, терпелось,
Чтоб ход бытия продолжался
(Как то предсказали подруги,
И мамочкин Храм Соломона), —
Вся эта лавина-громада
Невычитанных Откровений
Под вечер затасканной жизни
В каком-то задушенном лифте
Откликнется чашкою кофе
В руках у девчонки запретной.
Мечты ее пальцем не тронешь:
Смеется... Тем более — словом...
И станет нам адски обидно.
... Мой милый спросил меня: «Этот?
Забавно: я думал он выше...»
И легкая-легкая проседь
По коже его пробежала —
И тут же бесследно исчезла,
Сменившись на робкую гордость
(Так умные смотрят студенты
На школу, где Марья Иванна,
Когда-то им ставила тройки).
В тот день мы пошли в кинотеатр
На фильм о ребятах индиго,
Который смотреть расхотелось.
И, молча домой возвращаясь,
Я чувствовала, как лениво
По мне расползаются мысли:
«Наверно, мы все — не индиго,
Хотя и по датам подходим:
У нас не хватает таланта
К счастливой и целостной жизни,
Содеянной ради Вселенной
Одним только Трепетным Словом
Любви, Бесконечной и Сущей...»
Потом мы зашли в магазинчик,
Купили халвы и пирожных —
Хороший у нас магазинчик:
Там мало протухших продуктов.
Когда у нас будет ребенок,
Мы купим ему витамины
Для взращиванья вундеркиндов:
А вдруг он окажется синим?
***
Наутро я встала, умылась
И наспех пошла на работу —
Читать своим глупым студентам
О Боге и о человеке...
А вечером, в едкой маршрутке,
Я слышала, как две девчонки
Девичье вели свое вече:
«— А, может, послать СМС-ку?
— Зачем?
Все равно не ответит!»
|
|
