|
|
Книжное
Во тьме живут иные существа,
Скорей всего неведомы науке.
И вот шуршит бумажная листва,
На ней дрожат впечатанные звуки —
Они шипят, и ластятся, и лю…
И хороводят маленькие тайны.
Закрой глаза — сама себе салют,
Открой глаза — здесь тихо и печально...
Такие сны. Такое ничего.
Такая ночь, что хочется напиться.
И домовой, живой и меховой,
Листает шумно пыльные страницы —
Вот здесь весна. Случайное тепло.
В расстегнутом пальто бродить без цели.
Дышать весной. Дороги развезло.
Да и мечты все то же претерпели…
Вот здесь январь. Веселый снежный скрип.
Мороженное кушать на морозе,
Забросив на неделю буквари.
Вся жизнь игра, где каждый виртуозен.
И сказочник приходит и глядит —
Тепло ли нынче девице в кармане,
За пазухой. И черный алфавит
Стоит у врат и голову дурманит.
А вот глубокой осени клеймо.
Здесь говорят негромко и немного.
Согреть вино. И сделаться немой.
Писать письмо. Не думая дурного,
Не ведая, не помня, но любя.
Идти на дождь и контур видеть острый
Среди вершин — вершину ноября.
Где все — туман, и ветер, и непросто…
А здесь — глава июльских жарких дач.
И детство травно, речно, деревянно.
На крыше — кошка, тепленький калач.
И от соседей слышно фортепьяно.
Сидеть в засаде, стиснув автомат.
Войнушка. Немцы. Наши. Я убита.
Пиф-паф и все, никто не виноват.
А впрочем, я жива, пиф-паф, мы квиты…
…А впрочем, книжка — мягкий переплет.
Но прожита буквально и изрядно.
И кто прочтет — не поле перейдет.
Но не прочтет. Ну что же. Ну и ладно.
Гербарий
Когда из окон — пошире степи —
Стоят химеры, летят амуры,
Сложи гербарий великолепий
Венцов вокзальной архитектуры:
Мелькнут колонны, мелькнут ступени,
И надпись эта, а там — иная.
И лучшим поводом для решений
Всегда пребудет аккорд финальный.
Затем, что больше ничто не держит.
Утихнут звуки прощальным стуком.
И тот остался навеки прежним,
Кто съеден временем и разлукой.
А все, что кроме — корежат сроки:
Стареет лето и морщит листья.
И свет, что чистым был и высоким,
Сегодня — сполох дурацких мистик.
И едешь, мучась комками чтива,
Поганым чаем, вчерашним светом.
И понимаешь — кобыла сива
(бормочет сказки, жует билеты,
Чинит бесчинсва. Но все подале...)
И круги рая все ближе к телу.
На каждом маленьком, но вокзале
Любовь немного, но погорела...
И в сирой пыли его эклектик
Она летала, что голубь серый...
Гербарий, хроник мой, эпилептик
Забился в памяти оголтело...
Бездорожное
Как странно, как необъяснимо
Вращается время назад.
И вот позапрошлые зимы
Вернулись и снова грозят
Заставить, загнать, заморозить,
Подвергнуть холодной войне
И ржавые ленты полозьев
Пустить по своей целине.
Выхаживать тонкую тропку —
С боков по колено снега,
Где зыбко, и мягко, и топко.
Дорога теперь дорога.
Повсюду метет... Бездорожье.
И глина, и колотый лед.
Все лето ты запросто прожил.
Готовься, что наоборот
Отныне. Придется бороться
За каждый беспомощный шаг.
И вьюга поющая — моцарт,
А ты — будто вьючный ишак...
В смешно нахлобученной шапке,
С мешком на усталом горбу.
Снежком запорошенный, шаткий
Зимы записной атрибут —
Фигурка в пространстве пейзажа.
Чернея маячит вдали.
Отчаянный, маленький, ражий.
Живучий, что ни говори...
Город, выросший на камне…
Город, выросший на камне, я твое родное эхо.
Человеческое «было» — кинолента о хорошем...
Только сплошь по ней — разрывы. Только сплошь — одни помехи...
Позади осталась бездна и в нее мой камень брошен.
Город, гибнущий в болотах, я твоя немая птица.
Незовущий да обрящет, а во тьму кричащий — сгинет.
Ничему не будет толка от звезды, что загорится —
Позади погасли сотни... Будто не было в помине.
Город, вымерзший под снегом, я росток последней жизни.
Нам с тобою одиноко, а кругом зима без края —
И прощаясь не уходит, все на шее долго виснет.
Позади метель заносит то, что ночь не забирает.
Да, мой город, непригодный ни для страсти, ни для смерти —
Мы с тобою две вершины на одной цепи скалистой.
Нам с тобою все подвласно — даже то, что нами вертит.
Кроме камня, кроме снега... Монте бланко, монте кристо.
3-й класс
Ждали мая. Мыли окна. Испекли кулич на пасху.
За окном тоскливо мокли — на площадке карусель
и мужик в рубашке мятой, вечно ставящий запаску.
У соседки из десятой через несколько недель
тоже кто-нибудь родится, как у нашей кошки Мурки
в том году. (Пирог с корицей с кухни дразнит ароматом -
как обычно по субботам). В классе мальчики — придурки
или даже идиоты. Петя — сын того, с домкратом —
так особенно. А впрочем, это все давно не ново...
Третий класс, красивый почерк, насморк, острые коленки.
Ждали лето, ждали осень — все так просто, был бы повод.
Утром — «быстренько умойся!». Вечер — «как твои оценки?»
Ничего. Бывают лучше. Папа, санки на балконе.
Первый — мелкий и колючий — снег. Ложится и не тает!
Кто с коляской, кто с запаской за окном на белом фоне.
Март. Ангина. Жизнь прекрасна.
Окна мыли.
Ждали мая.
Чужая станция
Вольница лета — в прошлое. Время стучит колесами.
Зонтики рваной осени выгнулись на ветрах.
Это не песня, милая, это отрывок прозовый,
жалкий обмылок вечности — твой персональный крах.
Черные лужи в сумерках не отражают истины,
белые с тонкой корочкой хрустнут и зарастут.
Не оставлять отметины, слиться с травой и листьями —
это чужая станция долгих пяти минут...
Думаешь, скоро тронется и замелькает окнами —
будущее, морозное, радостное, твое...
Дождь отшумит и выльется пенными водостоками —
Надо всего уверовать в простенькое вранье.
Что ж, оставайся, жди его. Поезда в настоящее.
Снегом укроет лавочки, ветром надует сон.
Эта чужая станция с обликом звероящера
вовсе не то, что жизнь твоя.
Так... запасной перрон.
|
|
