• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• ФОРУМ
• Реализация
• Реклама
• Предприятие

Ловя разреженный воздух открытыми ртами, мы выползли на верхнюю площадку и с ужасом обнаружили, что наш автобус ушел. Некоторое время, обреченно метались из стороны в сторону, пока, наконец, не поняли окончательно: ушел точно. Без нас. Бросив одних в пятидесяти километрах от базы.

— Паровоз ушел, и рельсы разобрали, — прохрипел Милсердцудруг и жадно глотнул из пластиковой бутылки.

Я поморщилась. Дурацкая фраза. Впрочем, к месту.

Под скалой, напротив, расположились трое пастухов, верхом на терских лошадках, приземистых и выносливых. Лошадки стояли, опустив морды вниз, вяло помахивая хвостами, видимо вынюхивали траву, но кругом были лишь камни. Узкая, каменистая площадка для автобусов — едва развернуться. Солнце пекло в макушку, фотоаппараты оттягивали шею, слабый ветерок шевелил бордовые верхушки кустов. Подошла пастушья собака, напряженно вытянула морду. Глядя снизу вверх желтыми, мерцающими глазами, понюхала дружочкины джинсы.

Он налил в ладонь воды из бутылки, протянул:

— Будешь?

Собака отошла.

Плеснув себе пригоршню в лицо, вздохнул:

— Как хочешь, — и отвернулся.

Мы так и стояли. Тоже, как эта собака, моргали глазами и ждали неизвестно чего.

День, как мне показалось, не заладился с утра.

— Ну, что это за окна, — возмущалась я, сидя в кресле экскурсионного автобуса, и водила пальцем по грязному стеклу. — А занавески? А это что? — Вдоль потолка, по всему протяжению бортика полоса белой материи с кисточками. Кисточки с тыльной стороны подголовников. На концах занавесок — тоже кисточки. "Тьфу, черт! Весь автобус в белых кисточках". — Веселенькое убранство…

— В последний путь, — прошептал дружок, пригнув голову и пряча на груди ехидную улыбку.

Вот, он такой. Вечно с черным юмором, и не к месту. В другой раз я бы "вставила ему клизму", но сейчас — не до того.

— Молчи, не каркай. Нет! Мне это не нравится. И когда включат кондиционер? — Вопрос повис в душном воздухе.

В проходе образовалась худая, длинноволосая блондинка в кожаной куртке.

— Так! Все на Медовые?

— Все, все, — нестройно загудел автобус.

Длинноволосая, протиснувшись дальше, поравнялась с нами.

— А почему у вас стекла грязные? — я продолжала въедливо стервозить.

Невинно улыбаясь, блондинка промурлыкала что-то, расположив свой оголенный пупок прямо в пяти сантиметрах от дружочкиного носа. Чем он тут же не преминул воспользоваться. Бесстыдно уткнул его, остренький, как у Буратино, в загорелый блондинкин живот, отсвечивая макушкой.

"Вот все они…" — и зло ткнула его под ребро. — Фляжку не забыл?

— Здесь, — глухо проворчал он, как пес, у которого потащили изо рта кость. И звякнул пакетом.

Рокотнул дизель, автобус качнулся, макушки над креслами дернулись, блондинку снесло вглубь салона.

Ну, теперь уж все… — Мы тронулись в путь.

— Спасибо, что выбрали нашу компанию, — хриплое контральто из динамиков атаковало уши.

Я вздрогнула. "Блондинка? — Не может быть, она ведь мурлыкала… а это что?"

Вглядевшись, увидела на внутренней стороне изогнутого лобового стекла слабое отражение женщины с микрофоном в руке. Как тень на воде. Широкое лицо с грузными щеками в обрамлении косматой гривы волос, вытравленных перекисью водорода. Черные очки, округлые покатые плечи.

— Значит так, — хрипел динамик над ухом. — Все едем на "Медовые водопады". Шо? Почему медовые? Да потому, шо дикие пчелки, собирают на высокогорье мед и прямо в скалах норки себе устроили, да. Откладывают мед прямо в норки те и залепляют воском на зиму, и спят они там. В норках тех. А рядом водопад, говорю ведь.

Толкнула в бок спутника.

— Как тебе, — и издевательски проговаривая каждую букву, — экскурсовод? Типаж, да?

— Да ладно, — дружок примиряющее улыбнулся, голова качалась в такт автобусной качке, — Кушать всем надо. Посмотрим еще. — Вглядевшись в перекисеводородовое отражение, изрек: — Мальвина…старая, а когда-то была красавицей. Как все они, Мальвины. Время…

Автобус, миновав городские предместья, вышел на прямую. Наддав, хрюкнул дизель, басовито запел на ровной ноте, пейзаж за окнами покатился быстрее, дорога пошла вверх.

— Так вот же, они откладывают, откладывают, — гудела Мальвина, прихлопывая ладонью в такт по коленке, а потом раз! — и вода сверху. Дождь сильный, ливень. Ливень, говорю. И смывает тот мед, но не сразу, а потихоньку. И вот, та вода, делается тогда коричневой. От меда. Да. И запах. Запах меда тогда повсюду делается. Вот. Потому и медовые прозвали. Но это давно еще.

Я представила себе пчелок залепленных воском, мирно спящих в норках.

— И "шо", всех их смывает?

— Не всех, — благодушно успокоил дружок, — Тогда бы их уже не было. А я вздохнула: — Бедненькие…

Включили кондиционер, воздух посвежел, в окнах проплывали пейзажи убийственной красоты. Дорога по-прежнему шла вверх. Наплывали горные кряжи, стлались, перетекая волнами изумительные пастбища, в синеве парили орлы, закручивали круги, словно по ободку невидимого блюдца.

"Ладно. Может и обойдется все", — и озорно дала щелбана ближайшей белой кисточке. Кисточка тукнулась об стекло и, помотавшись, вернулась в шеренгу собратьев. Успокоившись, потянулась в ноги за коричневой фляжкой.

— Ну, подожди, — он умоляюще скривил лицо, — Ты же говорила — черный барашек, шашлык… а под барашка — в самый раз, а? Ну, подожди, подожди, — примирительно улыбнулся: — Не водка ведь. Коньяк. Укачает…

— Запомните, — теребило динамики хриплое контральто, — На северном Кавказе всего три серьезных реки: Кубань, Терек и Подкумок. Водораздел и граница здесь. Дальше — разветвляются и впадают они в Каспийское и Черное море, еще Азов. Вот. Подкумок — опасная и коварная река. Да. Коварная. Поднимает уровень воды аж на четыре метра. Раз в три года разливается и тогда — сносит все. Все мосты и дороги. Все сносит. А сверху наваливаются камни, камнепад называется, и тогда, — ни пройти, ни проехать. Куда проехал — так там и остался, да. Когда разливалася в последний раз? Так три года назад и разливалася. Щас не снесет. Не должна. Мы все проедем. Весной снесет. И готовьте мне все, пожалуйста, по десять рублей. Экологический взнос. В заповедник въезжаем мы все тут. Готовьте.

— Или хлебнуть, — забеспокоился дружок, шурша пакетом. — Камнепады…

Но вопрос решился сам собой. Автобус дернулся в последний раз и замер. Приехали.

Пассажиры потянулись к выходу, кряхтя и разминая затекшие члены.

— Гляди!

— Ущелья одни, и скалы!

— Дааа….

— Стойте! — вскричала Мальвина и простерла руки в сторону толпы, как трагическая актриса под дулом бутафорского пистолета.

Толпа замерла.

— Всем до одного быть на месте ровно в шестнадцать пятьдесят, и ни секундой позже! Поняли? — Указательный палец, совершая амплитуду, строго помотался вверх-вниз. — Ждать никого не будем! Шо? Все за мной!

— Уф! — вывалилась я наконец-то на твердь земную. Слегка шатало. Но, красота! Неширокая каменистая площадка, справа — отвесная скала, наверху козьи тропы, слева — обрыв. Где-то внизу — крыша маленького недостроенного отеля. Над обрывом горы поросшие травой и мелким кустарником. На гористых площадках, на самом краю обрыва — сосны и ели. Сосны стоят и выше, но эти, что на краю — воткнулись одиночными свечками. У некоторых — выпершие из земли, висящие в пустоте, переплетенные корни. Дикая красота завораживала, как вечность.

— Ну, с богом… — И подхватив пакет с фляжкой, мы двинулись к обрыву.

Чем ближе к краю, тем сильнее шум. Это водопады. Крупных три и множество мелких.

— Это что, мы пойдем туда? — вопрошал чей-то испуганный голос.

Все столпились у края и тревожно вытянули шеи. А Мальвина, где-то уже на половине внизу.

Руки, плавая по воздуху, загребали к себе: — Ну что встали?

Каким-то непостижимым образом она все время оказывалась впереди.

— Вот коза! — дружок впервые посмотрел на нее с одобрением. — Шустра. И сколько ж ей лет?

— Да она всю жизнь тут скачет, — нервно хохотнул кто-то, пытаясь сладить с фотоаппаратом.

С опаской переставляя ноги по сомнительным ступенькам, пестрая шеренга медленно уползала вниз, в узкие расщелины, как партизаны из старой киноленты "Смелые люди".

— Вниз триста метров, наверх двести. Но наверх — дорога другая, легче, — ободряла Мальвина, и хриплый голос ее, в нужный момент, утратив хриплость, перекрывал шум водопадов. Он плыл над ущельем. Он звенел, как боевая труба. Нащупывая под ногами круглые железные трубки, все ползли, вцепившись в шаткие перила. По бокам — тысячелетние мегалиты, пропитанные водяной пылью. Из стыков, в которые, казалось бы, не просунуть и лезвия бритвы, пробивались, цепляясь за жизнь, изломанные ветки.

Я подняла голову вверх. Прямо перед глазами, чуть выше, на узком карнизе, на потемневшей траве, обособленно стояло тоненькое деревце. Листочки его были нежно-желтые и трепетали под осенним ветерком. Деревце было похоже на девочку-подростка, убежавшую из дома погулять.

— Вверх не смотреть! — Мальвина видела все и всех.

"Как она тогда спускалась? Пятясь раком, что ли?" Я догадалась. Она видела затылком.

Дно ущелья. На относительно ровном месте можно расслабиться и оглядеться. Как сейчас говорят — релаксироваться. Низвергающиеся тоны воды, ухались о каменные плиты, искрилась в солнечном луче водяная пыль. Наверное, так было всегда. "Партизанский отряд" очнулся от оцепенения. Все похватали фотоаппараты.

— И все вы с этими мыльницами, — брезгливо скривила губы Мальвина, уже восседая на ближайшем валуне. На ремне через голову внушительных размеров, профессиональный "Никон". — Пятьдесят тысяч! — и похлопала по добротной кожаной кобуре. — Сниму так, шо будет как Рембрант. Повесите дома в рамке на стену, ну? Давайте, давайте, становитесь вооон туда, только осторожнее по камням, не асфальт вам тут…

Черный барашек в виде сочных кусков, нанизанных на блестящие плоские пики, изливал сок и источал умопомрачительный запах. Запах стекал с мангала, плыл во все стороны, обтекал и обволакивал каждого, проникал в нос, в легкие, просачивался в кровь. В нервную систему. А может быть, менял состав хромосом и разворачивал в другую сторону генетический тип. Становилось ясно: если каждый "партизан" немедленно, сию же минуту, не получит свою порцию — он умрет. Утонет, барахтаясь в океане вязкой слюны.

Сидя на деревянных лавках за дубовым столом, мы сосредоточенно поглощали парующие куски. Мы тщательно обсасывали каждую косточку и только убедившись, что больше обсасывать нечего, принимались за следующий кусок. Коньяк вливался густой обжигающей лавой, не торопясь, оседал на дне, чуть помедлив, отталкивался и начинал плавное восхождение по позвоночнику вверх, как по иссохшему руслу. Расправлял все складочки и мягко стукал в затылок. Лица наполнялись блаженством. На щеках водяная пыль. Легкие переполнены горным воздухом. В зрачки перетекали солнечные лучи.

Счастье — вот оно!

Я и Он на горном плато, почти в поднебесье, синева, упавшая на плечи, горные пики в шапках снегов, а вокруг шум водопадов и первозданная дичь.

Что-то подобное мы ощущали лет двадцать назад, в Крыму. Мы приехали погостить тогда к его бабушке и ночевали все вместе в маленькой комнатке в домике, сложенном из плит ракушечника. Тогда, почти все дома были сложены из ракушечника. Строительный материал на все времена. Домик стоял на горе. Гору опоясывали террасы. Запах близкого моря, виноградной лозы и оглушительный треск цикад. Мы были молоды, энергия любви била через край. По утрам, когда мы еще спали, бабушка потихоньку прокрадывалась к его кровати и прикрывала простыней оголенное разметавшееся тело. Но холмик в середине все равно предательски торчал. Как небольшой горный пик, а по бокам складки от простыни. Промыкавшись так с неделю и не в силах больше терпеть, мы сбежали из домика. Ходили по горной дороге и присматривали место. Стемнело. Темнота на юге падает мгновенно. Почувствовав под ногами ровную площадку, опустились на прихваченное одеяльце, и в тот же миг темноту прорезал яркий свет фар. Оказалось, под нами была все та же дорога. Мы шарахнулись в сторону, как овцы, и уткнулись в ограждение какого-то полуразвалившегося загона для скота. Мне в бок уперлась круглая необструганная деревяшка. Больше терпеть не было сил. Высоко задирая ноги, мы лихорадочно перелезли через ограду и уткнулись во что-то шуршащее и колкое — стог сена. Полураскрытые рты ловили горячее дыхание, пульс бился в висках, сердце выпрыгивало. Цикады утроили звук. Аккомпанемент нашему страстному дуэту.

Боже мой! Время! Стрелки на циферблате показывали критическую отметку. Двести метров вверх — как на телебашню, только без лифта. Пригнув головы, почти касаясь лбом камней, мы отчаянно карабкались вверх. Вот уже показалась кромка площадки, а над ней — узкая полоска красной крыши — крыши автобуса

— Не уйдет, — в отчаянии заклинала я.

— Не должен, — эхом вторил дружок.

В глазах поплыли блестящие мушки. Собрав последние силы, мы приготовились к финишному рывку.

Эээээй!

Мне казалось, что я кричу, но это был не крик, а жалкий шепот, выдавленный из клокочущей груди. Крыша двинулась и поплыла над кромкой. "Отряд не заметил потери бойца", и только облачко выхлопа на прощание нам, вывалившимся на ровное место. Пастухи на лошадях никуда не торопились, они без сомнения решили досмотреть все до конца. Надвигался вечер, в обозримом пространстве не было ни одной машины. Я уже представляла себе нас, сидящих у них за спиной, как пленники абреков. Свист кнута и гортанные речи. Шум воды в горном ущелье. Бегущая рядом пастушья собака. Звезды на небе. К утру может быть и доедем...

Спасение пришло в виде микроавтобуса, бог весть какими путями заглянувшего в это место. Девушка-экскурсовод, долго не могла понять: "как это уехали без нас".

— Что так и уехали?

— Уехали, уехали! — горячились мы, боясь, что нам не поверят.

Свободных мест не было. На заднем сидении девчонки кое-как посадили меня, весело потеснившись. Милдруг привалился на пол между моих раздвинутых ног. Я гладила его мокрые от пота волосы.

Едем!

Ребята были молодые, смех и шутки сыпались со всех сторон, кто-то затянул песню. Автобус плыл между гор, проникая повсюду, песня тоже плыла между гор. Горы подхватили песню, закружили, вознесли вверх, к заснеженным пикам, озаренным заходящим солнцем. Наши лица светились, счастье не покидало. Мы вновь окунулись в молодость.

Отель, что называется — стоял на ушах. Бухало, клацало и вспыхивало. По случаю профессионального праздника гуляла таможня. Таможня управляла отелем. Плясали и веселились все. Мы присели в уголок. Пытались раствориться в общей массе. Не тут то было. Дружка тут же потащили танцевать. Закружилось и завертелось.

"Ро— ро Распутин…"

Все топали так, словно хотели вбить в пол каблуки. Какой-то мужичок мелко тряс тоненькими ножками, одетыми в джинсы, как будто хотел вытряхнуть закатившийся в штаны камешек. Дружок, явно балуясь, пытался повторить вибрацию — тщетно. Мужичок оказался виртуоз по части вибрации и, как истинный виртуоз — вызвал аплодисмент. Но вот, грянули барабаны, запела зурна. Зазвучал настоящий Кавказ. Поплыли черноволосые люди. Они именно плыли, кисти рук закручивались вместе с мелодией, ноги стлались по полу, почти не отрываясь. Лица вверх, стройные силуэты. Крупные птицы в обличие людей. Все открыли рты, и тут:

— Шо за грохот?

"Батюшки — знакомый тембр!"

За спиной стояла Мальвина и, казалось, недовольно вглядывалась в происходящее. Черные очки, косматая грива, грузная фигура.

Я, было, открыла рот, но тут…

— Клара Васильевна! — директор шагнул к Мальвине, широко улыбаясь, и радушно раскинул руки.

— Как вы? Я слышал у вас ч.п.? Присаживайтесь, — и галантно придвинул стул.

— Ничего особенного, — хриплый голос, как всегда, перекрывал любой шум. — Просто одному сегодня стало плохо. Там, в горах. Давление. Все перепугались. Пришлось спешно уезжать. Но, сейчас он в больнице, вроде все хорошо, отошел. Кажется, мы кого-то оставили, — уголки ее губ скорбно опустились. — Вроде бы пару, но я не считала по головам… Эх, надо было.

Я закрыла рот.

"Все-таки помнит. И тот, в больнице…"

Теперь все на своих местах. Вроде бы.

Но, обида не улетучивается враз. Какой-то мелкий червячок, подгрызал изнутри.

— Здесь они, здесь, — директор, благодушно улыбаясь, подливал в бокалы.

Мальвина встрепенулась и, сняв очки, повела головой. Я ждала, смотрела на нее, не отрываясь. Она вглядывалась в лица, нащупывая, перебирала в памяти, брела дальше, описывая полукруг. В конце полукруга, в самой последней его точке, линии наших взглядов пересеклись. Интуитивно она задержала свой. Я улыбнулась первая и помахала рукой. Вошел дружок, аккуратно причесанный и в ослепительно белом пиджаке. Вспотев от плясок, он ходил переодеваться.

— Как? — распахнув полы и приблизив свое лицо к моему, притворно заканючил: — Ну, скажи, что в этом пиджаке, ты любишь меня еще больше, скажи! Ну!

В какой-то момент червячок перестал подгрызать и замер, вопросительно уставившись на меня.

Барабаны, старались вовсю.

Я театрально подняла трепещущие ресницы и, медленно облизнув губы, манерно произнесла: — В этом пиджаке, милый (он замер, приоткрыв рот), — я люблю тебя еще больше!

— Ииээх! — его губы с размаху впились в мои.

Червячок безнадежно скукожился и отвалился.

Ответно помахав мне рукой, Мальвина облегченно улыбнулась и надела очки. Ее губы шевелились, она что-то говорила, на этот раз неслышно.

Пели барабаны, заливалась зурна, молодые осетинки, вращая кистями рук, извивались блестящими змеями. Их одухотворенные лица были строги и серьезны. Музыка вела их — казалось, они родились вместе с ней. Всполохи огней сверкали на их браслетах, отскакивали брызгами, падали, рассыпаясь мелкой алмазной пылью на черные очки Мальвины, и оттолкнувшись, возносились высоко вверх. К вечным снегам. Сияющим снегам Кавказского хребта.

2009