• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• ФОРУМ
• Реализация
• Реклама
• Предприятие

Введение

ПРЕДМЕТ И СПОСОБ ИССЛЕДОВАНИЯ

ТАЙНАЯ МУДРОСТЬ ЕСТЕСТВЕННОГО ЯЗЫКА

Законы действительности запечатлелись в человеческом языке как только он начал возникать... Мудрость языка настолько же превосходит любой человеческий разум, насколько наше тело лучше ориентируется во всех деталях жизненного процесса, протекающего в нем, чем мы сами.
Станислав Лем

На сегодняшний день в гносеологии и логике науки довольно обстоятельно проанализированы такие познавательные процедуры (и соответствующие результаты), как наименование, интерпретация, помологическая импликация (научный закон), эмпирическое подтверждение, определение, предсказание, объяснение, доказательство и др., справедливо относимые к числу основных средств формирования научного знания.

Выяснены их атрибутивные характеристики, генезис и эволюция в ходе исторического развития познания, составляющие элементы, функциональные возможности, структуры и тем самым показаны их отличия друг от друга. Все это, в частности, позволяет в каждом конкретном случае более или менее точно установить, какую именно процедуру выполняет исследователь.

Тем не менее, не только в обыденной жизни, но и в научной практике и — что наиболее поразительно — даже в специальной логико-гносеологической литературе, посвященной анализу этих процедур, часты случаи, когда термин, принятый для обозначения одной из этих познавательных операций, используют для обозначения другой. Так, определение нередко называют «объяснением (слова, термина, понятия)», эмпирическое подтверждение — «доказательством», объяснение — «интерпретацией», ретро-сказание — «предсказанием» и т. д. Узкий специалист по гносеологии и логике науки, занятый изучением одной из таких процедур, обычно склонен видеть в этом только ошибку, небрежность и снисходительно объяснять подобные случаи несовершенством естественного языка — нестрогостью, многозначностью и неопределеннозначностью его слов.

Мы, однако, думаем, что здесь обнаруживаются не только несовершенство, слабость, но — как это ни парадоксально — и великое могущество, некая тайная мудрость естественного языка. Не мистическая, конечно, а просто скрытая от первого, невнимательного взора Эта мудрость есть не что иное, как колоссальный, многими людьми и многие годы и столетия добывавшийся опыт — опыт целой нации, специфическим образом зафиксированный, закодированный, зашифрованный в повседневном языке, его словарном составе, грамматике, способах употребления «слов и речений» и т. д.

Чтобы понять, какие великие открытия смыслов сулит глубокое постижение языка, причащенность не только его звучанию, музыке, ритмике, но и его тайной мудрости, достаточно вспомнить чудесное цветаевское:

Рас-стояние: версты, дали

Нас расклеили, распаяли,

В две руки, развели распяв,

И не знали, что это — сплав

Вдохновений и сухожилий…

Не рассорили — рассорили,

Расслоили…

Конечно, здесь не только доскональная освоенность родного языка, но — дух человеческий во всем богатстве его. Однако при всем том глубочайшее понимание языка — непременное условие таких откровений. В подобных случаях верится, что не так уж неправ и мистичен будет герой Стругацких изобретатель Кабани, если именно к характеристике естественного языка применить его слова: «Это мы говорим, будто мы выдумываем. На самом деле все давным-давно выдумано. Кто-то давным-давно все выдумал, сложил все в ящик, провертел в крышке дыру и ушел...».

Для философа, занятого исследованием духовного мира человека, естественный язык является не только одним из важнейших объектов анализа, поскольку он есть способ актуализации этого мира вовне, но и средством анализа, надежным помощником и соавтором, и притом нередко так, как великий писатель невольно оказывается соавтором какого-нибудь киносценария, написанного по его произведению заштатным литератором.

В интересующем нас случае мудрость естественного языка проявляется именно в свободной взаимозаменяемости тех слов, которые в логико-гносеологических теориях ныне строго разграничиваются как принципиально различные термины. Эта «терминологическая путаница», представляющаяся узкому специалисту только дефектом языка, на наш взгляд, однако, указывает на глубокое, существенное внутреннее родство, общеприродность перечисленных выше научно-исследовательских процедур.

И действительно, сравнительный анализ этих процедур обнаруживает, что они обладают рядом существенных общих характеристик. Это, как нам представляется, дает возможность рассматривать их в качестве разновидностей одной процедуры. Она и будет предметом исследования в данной работе.

Но объект анализа не ограничивается даже тем широким спектром научно-исследовательских процедур, которые мы назвали. Дело в том, что процедуры, тождественные или по крайней мере аналогичные им, выполняются не только в науке, но и в других формах познавательной деятельности — в тех, которые реализуются в мифе, религии, философии, обыденном сознании. Так, в них выполняются объяснения, предсказания, доказательства и т. п. Конечно, они отличны от одноименных научно-исследовательских процедур, и притом не только по своему конкретному содержанию, но и по некоторым более общим характеристикам. Но по наиболее общим и существенным характеристикам они сходны, что и позволяет обозначать эти процедуры разных форм познания одними и теми же терминами.

Однако и этим объект нашего анализа не исчерпывается, ибо существенные характеристики, свойственные этим познавательным операциям, оказывается, присущи ряду операций, выполняемых в других — внепознавательных — сферах сознания. Как известно, еще в докантовские времена было введено и впоследствии стало общепризнанным различение в духовном мире человека, сознании (эти термины мы будем употреблять как тождественные) трех гигантских компонентов: познавательного, нравственного и эстетического. Их можно было бы уподобить трем легендарным китам, поддерживающим Землю, однако с той поправкой, что духовный мир не столько стоит на них, сколько состоит из них. Правда, в другом отношении такое уподобление имеет больший смысл, ибо удивительно точно выражает существо ситуации. Дело в том, что познавательное, нравственное и эстетическое — это не просто главные сферы сознания, его фундаментальные элементы, выявляемые при предельно абстрактном подходе. Это не просто составляющие, но необходимые составляющие Подобно тому, как мифический земной диск неизбежно попал бы в катастрофу, устранись хотя бы одно из державших его животных, так и мир человеческого духа с суровой непреложностью потерпел бы крушение с исчезновением хотя бы одного из этих главных элементов. Любой из них способен существовать и играть свою важнейшую роль в жизни человека и человечества лишь постольку, поскольку существуют два других, поскольку между ними имеет место взаимодействие.

И вместе с тем, подобно легендарным монстрам, сферы сознания представляют собой до известной степени самостоятельные «тела», более или менее автономно существующие и функционирующие в общем составе человеческого духа. И дело здесь не только в том, что каждая из них на сегодняшний день располагает своей особой, специализированной отраслью духовного производства: в сфере познавательной такой отраслью является наука, в нравственной — мораль и право, в эстетической — искусство. Подобные специализированные отрасли сами оказались результатом некогда возникшей и развившейся дифференциации сфер сознания, хотя, конечно, раз возникнув, они стали способствовать дальнейшему усугублению этой дифференциации. Если учесть также причины социального порядка, то становится понятной та высокая степень автономизации сфер сознания, которую мы наблюдаем сегодня и которая подчас угрожает самому единству человеческого духа. В этих условиях проблема духовного синтеза становится едва ли не самой главной проблемой нынешнего состояния и перспектив развития духовной жизни человечества. Определенный вклад в решение этой проблемы способны внести сравнительный теоретический анализ сфер сознания, выяснение их принципиально общих характеристик, что позволит укрепить существующие контакты и связи между ними, а возможно также и найти новые формы связей. В число подобных общих характеристик входит и то, что непосредственно относится к нашей теме, а именно сходство процедур, выполняемых в различных сферах духа. Так, упомянутым выше познавательным операциям в значительной степени подобны акции оправдания в нравственности или интерпретации художественного произведения в области эстетического сознания.

Из сказанного становится ясно, что проблематика этой работы выходит за пределы не только методологии науки, которую, на наш взгляд, точнее было бы называть «гносеологией науки», но и общей гносеологии. Характер избранного объекта исследования вынуждает обращаться также к этике и эстетике, истории философии и философии религии — вообще ко всем философским дисциплинам, так или иначе занятым исследованием духовного мира человека.

Проблематика этой книги принадлежит к той области исследования, которую иногда называют «теорией сознания».

СУБСТРАТНЫЙ АНАЛИЗ

Итак, по своему замыслу эта работа призвана выполнить две в известной мере противоположно направленные задачи, а именно синтезировать многочисленные, до сих пор исследовавшиеся порознь процедуры сознания, представив их в качестве разновидностей одной процедуры, и анализировать эту последнюю, выявив и насколько возможно подробно исследовав ее важнейшие, атрибутивные характеристики. Однако объем книги не позволяет выполнить вторую из этих задач в полной мере. Здесь будет анализироваться лишь одна определенная группа таких характеристик, что и отмечено в подзаголовке книги: группа задается избранным типом исследования.

Исследования, выполняемые в современных условиях как в конкретной науке, так и в других формах познания, например в философии, весьма разнообразны по своему характеру. Мы имеем в виду не только и даже не столько те непосредственно обнаруживаемые различия между исследованиями по их конкретному содержанию, которые в конечном счете обусловлены различиями объектов отдельных дисциплин (физика, химия, биология, этнография, логика, гносеология и т. д.). Нас интересуют прежде всего те абстрактно-общие различия между типами анализа, которые выразимы в терминах философских категорий.

С философской точки зрения исследования могут быть классифицированы по нескольким различным основаниям. Так, по одному основанию их принято делить на эмпирические и теоретические, а каждый из этих двух больших видов — на множество подвидов.

Другая классификация связана с тем, что объекты познания — будь то предметы материального мира или фрагменты сознания — обладают рядом абстрактно-общих характеристик, выражаемых с помощью таких философских терминов, как «атрибут», «субстрат», «генезис», «причина», «развитие», «структура», «функция» и др. В соответствии с этим все исследования можно подразделить на атрибутивные, субстратные, генетические, структурные, функциональные и т. д.

Предмет, исследуемый в этой работе, обладает всеми названными абстрактно-общими характеристиками. Он может быть охарактеризован как имеющий некоторые неотъемлемые, имманентно присущие ему свойства (атрибуты), как состоящий из определенных компонентов (субстрат), как возникающий и развивающийся определенным образом (генезис, развитие), как специфически организованный, построенный (структура), как представляющий собой до известной степени стабильные поведенческие действия (функции) и т. д. Тем самым его можно подвергнуть всем названным типам исследования. Мы же в этой книге ограничимся лишь субстратным.

Итак, субстратным является такое исследование, в котором предмет познания изучается со стороны его субстрата. В обыденной речи, а также в философской и конкретно-научной литературе наряду с термином «субстрат» употребляются в качестве его синонимов такие слова и термины, как «материал», «состав», «содержание», «элементы», «компоненты» и др. При этом филосовские термины «содержание» и «элементы» по сложившейся традиции употребляются при соотнесении субстрата предмета с его» структурой (содержание — форма, элементы — структура).

Одна из основных задач субстратного анализа состоит в установлении относительно самостоятельных, целостных, повторяющихся единиц субстрата — компонентов — и их сравнительной характеристике.

Целью последней является определение гомогенности (однородности) или гетерогенности (разновидности) субстрата, различение элементарных и неэлементарных компонентов и т. д.

При решении всех этих проблем существенное значение имеет исследовательская «система отсчета». Она может задаваться указанием определенного аспекта предмета или (при иерархической организации) некоторого его уровня, рассматриваемого как предельный. Субстрат какого-либо предмета, будучи гомогенным в одной «системе отсчета», оказывается гетерогенным в другой. Так, сложное вещество гомогенно в молекулярной «системе отсчета» — и гетерогенно в атомарной. Аналогичным образом обстоит дело и с элементарностью компонентов. Если в лингвистическом анализе за «систему отсчета» принято языковое выражение, то элементарными компонентами оказываются фонемы, а если — языковое содержание, то — морфемы.

Говоря о том, что способом исследования, принятым в этой книге, является субстратный анализ, мы вполне отдаем себе отчет в практической невозможности провести , такой анализ в чистом виде, в полной изоляции от исследований других типов. Дело в том, что абстрактно-общие характеристики предмета тесно связаны друг с другом. Поэтому, изучая свойства предмета, мы неизбежно в какой-то мере изучаем и его субстрат; рассматривая субстрат, волей-неволей касаемся и способа связи компонентов в единое целое, т. е. структуры; последняя реализуется я постоянном функционировании, «пульсировании» предмета и потому не может быть познана в полной изоляции от его функций; никакое функционирование не является периодическим повторением абсолютно тождественных циклов, но всегда приводит к какому-либо необратимому изменению объекта, и, следовательно, функциональный анализ неотделим от генетического и т. д.

В нашем случае достаточно сослаться на то, что уже установление исследовательской «системы отсчета» часто требует применения функционального и структурного типов исследования, а определение гомогенности — гетерогенности компонентов возможно только на основе изучения свойств этих компонентов, т. е. на основе атрибутивного анализа, который тем самым превращается в необходимую предпосылку субстратного анализа. Вообще эти два типа исследования настолько тесно связаны между собой, что практически всегда употребляются совместно. Именно поэтому в данной работе мы будем чаще обращаться за помощью к атрибутивному анализу, чем к какому-либо другому. Аналогичная группировка типов исследования существует и в других случаях. Так, при функциональном исследовании, как правило, используют также и структурный анализ, а при структурном — функциональный. Генетическое исследование иногда оказывается невозможным без его сочетания со структурным и т.д. Однако, кроме этого синхронического синтеза различных типов познания, существует и имеет огромное значение и их диахронический синтез. Если исследование какого-либо типа выполнено в относительной изолированности от других, то оно дает однобокую картину предмета и нуждается в дополнении исследованиями других типов.

В истории познания субстратный анализ всегда был одним из (онто- и фило-) генетически первичных способов исследования предметов. Он занимал одно из ведущих мест в донаучном познании мира и на первых этапах развития наук, а также в тех случаях, когда сложившиеся классические науки приступали к исследованию принципиально новых типов предметов.

Но рано или поздно субстратный анализ исчерпывает «вой возможности. Он неизбежно теряет свой прежний удельный вес, «надстраивается» исследованиями других типов — генетическим, структурным, функциональным. Так, в лингвистике соссюровский — по преимуществу субстратный — подход сменился структурно-функциональным (Н.Хомский и др.). Аналогичную эволюцию на наших глазах претерпевает биология. Синтез различных типов исследования становится особенно необходимым в тех случаях, когда объектом познания являются сложные функциональные, динамически развивающиеся системы (популяции животных, социальные группы, сложные духовные образования).

Генетическая первичность субстратного исследования, однако, не означает, что оно есть некое чисто эмпирическое познание. Дело в том, что две названные в начале этого раздела классификации исследований перекрещиваются: oсубстратный (равно как и генетический, функциональный, структурный и т. д.) анализ выполняется как на эмпирическом уровне, так и на теоретическом. История науки дает примеры, подтверждающие это. На первых порах изучения таких физических явлений, как теплота, свет, электричество, магнетизм, субстратный анализ не только доминировал, но, что наиболее интересно, осуществлялся на обоих уровнях. В частности, создавались теоретические понятия и положения о световом, тепловом, электрическом и т. п. веществах. Благодаря этому теоретически осмысливались эмпирические результаты.

Это должно предостеречь нас от недооценки субстратного типа исследования, тем более что он является необходимой предпосылкой для исследований других типов.

Таким образом, эта работа посвящается некоему первичному этапу изучения интересующего нас феномена духовной деятельности человека. Этот этап мы предполагаем преодолеть и «надстроить» последующими исследованиями — структурным, функциональным, генетическим. Однако уже здесь — в тех случаях, когда это было необходимо, — мы, поступаясь ригористичностью и чистотой, субстратного анализа, старались делать необходимые поясняющие отступления.

ПРИМЕЧЕНИЯ К ВВЕДЕНИЮ

Философия и религия — тоже специализированные формы духовного производства с той только разницей, что они не ограничиваются одной какой-либо сферой сознания, а охватывают две из них или даже все три. Неспециализированно, т. е. в нераздельной слитности с остальной жизнедеятельностью человека, духовное производство осуществляется лишь в обыденном сознании, в котором три сферы объединены — так или иначе синтезированы, а до возникновения специализированных форм и вовсе синкретически слиты, попросту говоря, еще не существуют как особые сферы.

Типология и классификация исследований представляют собой достаточно обширную и самостоятельную область гносеологии и логики Науки, притом такую.которая на сегодняшний день практически есть terra incognita, т. е. гигантское белое пятно на «гносеологической карте». Проникновение в эту область мы осуществляем не ради нее самой, а лишь в целях введения в основную тему.

Глава I

СУБСТРАТ ОБОСНОВАНИЯ.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

Боясь собственной тени и собственного невежества, не расставайся с надежным и верным основанием...
Платон

ДВУХКОМПОНЕНТНЫЕ ПРОЦЕДУРЫ

Во «Введении» мы упоминали различные исследовательские процедуры науки, а также родственные им познавательные операции, распространенные во всех других формах познания, и, наконец, операции, выполняемые во внепознавательных сферах сознания — нравственной и эстетической Для того чтобы наше утверждение об общности существенных характеристик этих процедур и операций выглядело наиболее убедительным, нам представляется целесообразным начать с конкретного рассмотрения их субстрата

Для людей, знакомых с традиционной формальной логикой, а также с гносеологией и логикой науки, сведения, сообщаемые в данном разделе, окажутся общеизвестными, тривиальными, к тому же — а это уже заметит любой читатель — предлагаемые перечень и характеристика процедур будут весьма однообразными. Применительно к первому обстоятельству нас извиняет то, что этот раздел имеет сугубо предваряющий смысл, ибо призван дать некоторый исходный материал для нашего исследования. Что же касается однообразия, то мы не только не стремились избежать его, но и всячески подчеркивали, поскольку именно оно то и является главным предметом нашего интереса.

В традиционной логике рассматривался особый вид суждений — условные суждения. Иногда их называли также «гипотетическими», а ныне именуют «импликативными». Ими заинтересовались уже ученики Аристотеля Теофраст и Эвдем, а также стоики. Условные суждения обычно квалифицировались как разновидность сложных суждений, т. е. таких, которые образованы из нескольких простых суждений с помощью той или иной логической связки. В данном случае это связка «если..., то». В субстратном отношении условное суждение характеризовалось как «состоящее из двух предложений... Два таких предложения называются в логике предшествующим (или условием, основанием) и последующим (или следствием)». Ныне, пользуясь кальками с латинского, эти две части именуют соответственно «антецедентом» и «консеквентом».

Поскольку в традиционной логике обычно принималась такая исследовательская «система отсчета», в которой функциональной единицей, мыслительной процедурой оказывалось умозаключение, вывод, постольку суждения и понятия рассматривались лишь как составные компоненты этой процедуры; и хотя признавалось, что в ходе ее они претерпевают те или иные видоизменения, однако, предполагалось, что сами по себе они процедурами, процессами не являются. Конечно, это не единственная возможная «система отсчета». При другом подходе, и суждение может рассматриваться как некая целостная процедура, например предикации, или предицирования, в случае простых суждений и импликации, или имплицирования, в интересующем нас случае.

Условным суждениям не зря уделялось в логике столь большое внимание. Они широко распространены в познании и сознании, играют важную роль, имеют много разновидностей. Одна из важнейших таких разновидностей — научный закон и аналогичные ему образования в других формах познания. Кроме того, оказалось, что импликативную форму могут принимать и многие разновидности тех суждений, которые ранее считались принципиально отличными от условных.

Таковы, в частности, определения. По своему субстрату они характеризуются тем, что распадаются на две части, а в структурном отношении их специфика состоит во взаимном имплицировании этими частями друг друга, что равнозначно логическому отношению тождества. Однако последнее отнюдь не означает тождественности, равнозначности этих компонентов в функциональном аспекте. Напротив, здесь они существенно различны: один компонент является определяемым (его называют «дефиниендумом»), другой — определяющим (он именуется «дефиниенсом»). Тем самым если от чисто формальной, структурной характеристики определения когда в силу взаимного имплицирования каждый компонент выступает по отношению к другому одновременна и как основание и как следствие (и антецедент и консеквент), перейти к его функциональной характеристике, то определяемое оказывается только следствием, а определяющее — только основанием. Это замечалось уже в традиционной логике: дефиниендум иногда называли «предметом», а дефиниенс — «основанием»

До некоторой степени родственна определению процедура экспликации понятия. «Задача уточнения неопределенного или не вполне точного понятия, употребляемого в повседневной жизни или употреблявшегося на более ранней стадии научного или логического развития, или, скорее, задача замещения его вновь построенным, более точным, понятием относится к числу самых важных задач логического анализа и логического построения. Мы называем это задачей эксплицирования, или заданием экспликации для прежнего понятия; это прежнее понятие, или, иногда, термин, употребляемый для него, называется экспликандом (ехрlicandum) (выясняемым, разъясняемым. — Е.Н.), а новое понятие, или его термин, называется экспликатом (ехрlicatum) (выясняющим, разъясняющим. — Е. Н.) старого. Так, например, Фреге, а позднее Рассел взяли в качестве экспликанда термин «два» в том не вполне точном значении, в котором он употребляется в повседневной жизни и прикладной математике; в качестве экспликата для него они предложили точно определенное понятие, а именно класс парных классов... другие логики предложили другие экспликаты для того же самого экспликанда. Многие понятия, получившие теперь определение в семантике, предназначены служить экспликатами для понятий, ранее употреблявшихся в повседневном языке или логике».

Объяснение является важнейшей исследовательской процедурой как в науке, так и далеко за ее пределами. Авторы одной из основных работ по теории объяснения К. Гемпель и П. Оппенгейм пишут: «Мы разделяем объяснение на две большие составные части — экспланандум (объясняемое. — Е. Н.) и эксплананс (объясняющее. — Е Н.) Под экспланандумом мы понимаем предложение, описывающее то явление, которое подлежит объяснению (но не само это явление); под экспланcом — класс тех предложений, которые приводятся для объяснения явления». Объяснение стало объектом специальных исследований начиная с 40-х годов нашего века, но уже с тех пор, как традиционная логика включила в число объектов своего анализа наряду с другими формами познания также и «эмпирическую» науку, в логических сочинениях все чаще начали выделяться разделы по проблеме объяснения. То, что теперь называют «экспланандумом», тогда нередко именовали «следствием», а «эксплананс» — «основанием». Приведем всего два примера. А. Гёфлер полагал, что объяснение фактов состоит в «уразумении, понимании их реальных и познавательных оснований». X. Зигварт говорил, что «всякое данное сосуществование признаков и всякое событие будет объяснено, раз оно может быть выведено, согласно значимому положению, как следствие действительна имеющегося налицо основания».

Нередко в паре с объяснением называют также процедуру предвидения, предсказания. В только что процитированной статье Гемпеля и Оппенгейма утверждается, что эти процедуры существенно сходны. «Отметим здесь, — пишут они, — что тот же самый формальный анализ... применяется к научному предсказанию так же, как и к объяснению. Различие между ними имеет прагматически» характер. Если Е (экспланандум. — Е.Н.) дано, т. е. если мы знаем, что явление, описываемое посредством Е, произошло, и впоследствии дается соответствующий ряд положений С1, С2, ... Сk, L1, L2, ... , Li, (эксплананс. — Е.Н.), то мы говорим об объяснении данного явления. Если даны последние положения, а Е выводится до возникновения описываемого им явления, то мы говорим о предсказании». Для нас в данном случае важно отмечаемое здесь субстратное сходство двух процедур: подобно объяснению, предсказание распгрдается на два компонента. Тот из них, который соответствует экспланансу, авторы называют «основанием предсказания». Что же касается второго компонента предсказания, то он не получает специального обозначения, а иногда называется «экспланандумом» (или «положением-экспланандумом»). Это объясняется отчасти тем, что в этой статье Гемпель и Оппенгейм касаются проблемы предсказания кратко и походя, отчасти же известной переоценкой сходства двух процедур. В частности, авторы полагают, что объяснение и предсказание сходны в структурном отношении. Мы уже имели возможность специально рассмотреть последний тезис и показать, до каких пределов он верен. В функциональном же отношении данные процедуры существенно различны, что, впрочем, отмечается и в приведенном отрывке, хотя и именуется «прагматическим различием». В силу этого предсказание, как вполне самостоятельная операция, заслуживает того, чтобы его компоненты имели свои наименования. Для обозначения основания предсказания мы предложили термин «предиценс» (предсказывающий), а для второго компонента — термин «предицендум» (предсказываемый). Предицендум в литературе часто называют «прогнозом».

Некоторые гносеологи и логики науки говорят о процедуре ретросказания. Правда, Поппер, рассматривая соотношение объяснения и предсказания, заметил: «Термин «предсказание» используется здесь так, что он охватывает... и «ретросказания...». Поводом для подобного отождествления явилось то, что ретросказание в еще большей мере, чем объяснение, сходно с предсказанием. Здесь сходство распространяется не только на структурный аспект, но и на функциональный. И тем не менее правы авторы, считающие необходимым квалифицировать ретросказание как самостоятельную процедуру. Если в предсказании на основе некоторой совокупности знаний получают знание о будущем, то в ретросказании — о прошлом. В своей статье «Метод познания прошлого», специально посвященной анализу данной исследовательской процедуры, мы пытались показать, что она состоит из двух компонентов — результата ретросказания и оснований ретросказания. Первый компонент — назовем его теперь «ретродицендумом» — отображает некоторый прошлый объект, а второй — «ретродиценс» — отображает, во-первых, настоящие или другие прошлые объекты и, во-вторых, временные законы. Последние позволяют совершить «межвременной переход» от наличной информации о настоящем (или прошлом) к новой информации о прошлом.

Доказательство издавна справедливо считается одной из фундаментальнейших исследовательских операций. Анализируя его субстрат, И.Кант говорил, что «существенными частями всякого доказательства вообще являются... основание доказательства и вывод». «Однако существует и широко распространено также мнение о трехкомпонентности этой процедуры, причисляющее к ее субстрату также и «способ доказательства». Но, несмотря на свою популярность, это мнение — плод чистого недоразумения, ибо способ доказательства не является компонентом, входящим в доказательство наряду с основанием и тезисом (заключением, выводом), а представляет собой способ связи их в единое целое, т. е. относится не к субстратным характеристикам доказательства, но к структурным. Тат или иной способ связи двух компонентов в единое целое присущ и всем перечисленным выше процедурам.

В нравственном и эстетическом сознании широко распространена целая группа различных процедур, обозначаемых собирательным именем «оценка». Впрочем, такие процедуры имеют место и в познании. А.А.Ивин пишет: «Мы будем проводить различие между следующими четырьмя «компонентами» или «частями» оценок: субъектом, предметом, характером и основанием». Включение субъекта в число «компонентов» оценки, на наш взгляд, неоправданно, ибо он не входит в эту процедуру в качестве одного из элементов ее «строительного материала», но является строителем, исполнителем, творцом самой процедуры, равно как и других духовных действий. Третий «компонент», как явствует из характеристики, даваемой ему автором, есть не столько самостоятельный элемент процедуры, сколько свойство основания оценки, т. е. четвертого компонента. Правда, если учитывать контекст, из которого вырвана приведенная нами цитата, то следует признать, что А.А.Ивин не столько неправ по существу, сколько некорректен терминологически. Он исследует оценку во всем многообразии ее существенных характеристик (а не только ее субстрат), что и находит выражение в данном перечне. Но в таком случае дезориентирующим оказывается применение субстратного термина «компонент» («часть») ко всем четырем характеристикам. Строго говоря, компонентами здесь являются лишь «предмет оценки» и «основание оценки».

Некоторые специфические особенности развития современной науки привели к широкому распространению «особой логической операции, осуществляющей перевод математических символов и терминов на язык содержательного знания. Эта операция, впервые разработанная в математических науках, получила названии интерпретации. Она может быть охарактеризована (если давать интерпретации самое первичное, широкое определение) как задание систем объектов, на которых могут быть выполнены (реализованы) исследуемые теории или к которым они могут быть сведены посредством метода моделей». Смысл интерпретации, следовательно, состоит в том, что она есть «процедура установления значений, денотатов абстрактных терминов, иначе говоря, поиска объектов или их логической ре- конструкции на основе сведений, которые получены путем экспериментальной проверки следствий из теоретически постулированных принципов». Тем самьпув процедуре интерпретации так или иначе связываются два основных элемента — интерпретирующие сведения и интерпретируемые символы.

Аналогичным образом обстоит дело и с только что упомянутой процедурой экспериментальной проверки, которая обозначается в современной литературе термином «подтверждение». Подтверждение есть «согласование данной теоретической системы с имеющейся совокупностью эмпирических данных». Здесь налицо опять-таки два компонента — проверяемые теоретические положения и эмпирические данные.

Можно было бы упомянуть и другие двухкомпонентные процедуры сознания, например такие, как наименование (обозначение), интерпретация художественного произведения и т. п. Однако мы отнюдь не стремимся к полноте, к учету всех возможных частных случаев. Что необходимо лишь при классифицирующем и типологизирующем исследовании. Мы же заняты решением противоположной задачи — унификацией процедур сознания, обычно квалифицируемых как принципиально отличные друг от друга, т. е. построением общего понятия, которое охватывало бы все эти процедуры, представило бы их в качестве разновидностей одной операции сознания.

ОСНОВАНИЕ, ОБОСНОВЫВАЕМОЕ, ОБОСНОВАНИЕ

Прежде всего обращает на себя внимание общность рассмотренных процедур по субстрату, взятому в предельно абстрактном виде: каждая из них распадается на две основные части.

Решение задачи унификации до некоторой степени облегчается тем на первый взгляд формальным и случайным, а в действительности полным глубокого смысла и символичным совпадением, что один из элементов в большинстве перечисленных процедур обозначается, термином (или словом) «основание». Это, как мы видели, имеет место в случаях условного суждения, определения, объяснения, предсказания, ретросказания, доказательства и оценки. Кроме того, интерпретирующие сведения ей интерпретации и эмпирические данные в подтверждении часто именуют основаниями этих процедур. Все эти совпадения отнюдь не случайны. Названные элементы при всем конкретном различии тех процедур сознания, в которые они входят, занимают в них сходное место. Больше того, если в порядке отступления на время отвлечься от субстратного типа исследования и прибегнуть к исследованию функциональному, то оказывается, что эти компоненты сходны и по выполняемым функциям, а именно играют роль активного, деятельного начала, точнее, средства конструирования, формирования, изменения. («Точнее», потому что в строгом смысле действительным активным началом здесь является сам человек, субъект этих процедур.) Это находит свое выражение уже в грамматической форме терминов «предшествующий», «определяющее», «выясняющее», «объясняющее», «предсказывающее», «ретросказывающее» и т. д. — причастий действительного залога.

При достаточно высоком уровне абстракции и обобщения в исследовании этих компонентов процедур их положения и функции оказываются тождественными. Основание в условном суждении, доказательстве и оценке, дефиниенс в определении, экспликат в экспликации понятия, эксплананс в объяснении, предиценс в предсказании, ретродиценс в ретросказании, содержателъное знание в интерпретации, эмпирические данные в подтверждении и т. д. — все они являются не чем иным, как основанием.

Сходным образом обстоит дело и со вторыми компонентами двухэлементных процедур сознания. При достаточно абстрактном рассмотрении они также оказываются тождественными как по своему месту в процедуре, так и по выполняемой функции, а именно играют роль пассивного, «страдательного» начала, точнее, объекта конструирования, формирования, изменения. Это также находит выражение в грамматической форме терминов «определяемое», «выясняемое», «объясняемое», «предсказываемое», «ретросказываемое» и т. д. — причастий страдательного залога. Если первые компоненты выступают в роли основания, то вторые, а именно следствие в условном суждении, дефиниендум в определении, экспликанд в экспликации понятия, экспланандум в объяснении, предицендум в предсказании, ретродицендум в ретросказании, тезис в доказательстве, предмет в оценке, интерпретируемый символ в интерпретации, подтверждаемое теоретическое положение в подтверждении и т. д., по логике вещей оказываются в роли обосновываемого.

Терминами «основание» и «обосновываемое» мы и будем в дальнейшем обозначать два компонента исследуемой здесь общей процедуры сознания, которую в таком случае естественно назвать «обоснованием».

Правда, термин «обосновываемое» тяжеловесен, но нам не удалось придумать другого или воспользоваться теми терминами, которые традиционно употреблялись для обозначения этой второй части обоснования, а именно «следствие» и «обоснованное» («основанное»). Эти традиционные термины представляются нам неудовлетворительными.

Термин «следствие» был введен и использовался для обозначения одной из составных частей обоснования (прежде всего «объективного», о котором речь пойдет в последней главе) в отличие от термина «действие», применявшегося для обозначения одного из элементов причинной связи (так возникли две терминологические пары: «основание» — «следствие», «причина» — «действие»). Однако это различение, как правило, не выдерживалось. Так, рационалисты, как мы попытаемся показать ниже, в V главе, нередко употребляли каузальную терминологию для обозначения также и отношений обоснования. С другой стороны, термин «следствие» издавна употреблялся в учениях о причинности как синоним термина «действие», а в некоторых концепциях причинности вовсе вытеснял этот последний. Но если даже отвлечься от этого обстоятельства и рассматривать термин «следствие» лишь в его гносеологическом значении, то оказывается, что здесь он имеет смысл только в тех случаях, когда обоснование обладает логической структурой, причем обосновываемое совпадает с логическим следствием (заключением — в случае вывода — и консеквентом — в случае вне выводной связи высказываний). Однако такое совпадение не обязательно, не говоря уже о том, что обоснование не всегда имеет логическую структуру (справедливость этого положения может быть продемонстрирована лишь обстоятельным структурным анализом обоснования, который мы не можем здесь осуществить). В этих случаях термин «следствие» оказался бы заведомо дезориентирующим.

Термин «обоснованное», употребляемый, в частности, Гегелем (гегелевское «des Begrundeten» переводят также и как «основанное»), тоже чересчур узок, ибо адекватен лишь уже сформированному, построенному, законченному обоснованию. Что же касается процесса обоснования, то его исходным моментом иногда является констатация того, что надлежит обосновать. Называть это последнее обоснованным на данной стадии процесса было бы по меньшей мере странным.

Таким образом, использование традиционных терминов для обозначения обосновываемого для нас исключено как ввиду нежелательных традиционных коннотаций, так и ввиду прямой дезориентации, к которой оно способно привести в ряде случаев.

Пожалуй, еще сложнее обстоит дело с самим термином «обоснование». То широкое значение, которое мы пытаемся придать ему в этой работе и которое, следовательно, согласуется с нашей интуицией, для кого-либо из читателей может оказаться неприемлемым, т. е. не согласующимся с его интуицией. Дело в том, что слово «обоснование» старо как мир. Оно очень часто употребляется и в обыденной речи, и в научном языке. В разных контекстах ему придаются различные значения. Так, иногда оно используется как синоним термина «доказательство», в других случаях — как синоним терминов «эмпирическая проверка», «нравственное оправдание», «объяснение», «вывод» и т. д. Но наиболее распространенными являются следующие два его значения.

Первое из них — то, которое приобретает это слово при его употреблении в составе известного термина «обоснование математики». Несомненным достоинством этого значения являются определенность и четкость, столь свойственные терминам науки, и в особенности математики и метаматематики. Однако слово «обоснование», взятое в таком значении, не может выступать в роли обще гносеологического термина, а тем более термина теории сознания. С нашей точки зрения, оно в данном случае обозначает лишь один частный вид обоснования. В самом деле, под обоснованием математики понимается попытка найти такую содержательную теорию (канторовскую теорию множеств, логику и т. д.), из которой выводится вся математика, или «построить некоторую формальную систему (формализм), из аксиом которой с помощью некоторого четко определенного множества правил вывода можно было бы вы вести по крайней мере основы математики...». Строго говоря, это даже не вид обоснования, а под-под вид, ибо речь идет фактически только об объяснении, только научном объяснении, а из научных — только о математическом, только об объяснении теории и т. д.

Другим распространенным значением слова «обоснование» является то, которое ему придается в обыденном сознании, «здравом смысле», в том числе в так называемом здравом смысле науки. Достоинство этого значения, на наш взгляд, состоит в его широте; оно включает в себя самые разнообразные частные процедуры сознания. Но и в этом значении слово «обоснование» не может быть непосредственно введено в теорию сознания, так как оно страдает неопределенностью, нечеткостью, столь свойственными словам обыденного языка. Здесь оно не столько четкое понятие, сколько смутное общее представление о некоей подпорке, поддержке, представление, исходящее из аналогии с такими материальными операциями, как установка статуи на пьедестал, возведение здания на фундаменте и т. д. и т. п.

В данной работе мы стремимся сформировать такое понятие процедуры обоснования, которое сочетало бы в cебе достоинства этих двух пониманий, т. е. дать по возможности четкую и определенную характеристику обоснования и притом представить его в качестве настолько широко распространенной и многообразной процедуры человеческого сознания, что оно даже могло бы быть титуловано как «универсальная процедура».

Итак, мы исходим из того, что обоснование есть процедура, выполняемая целиком и полностью в сфере сознания. Основание и обосновываемое представляют собой идеальные образования, «идеальности», т. е. фрагменты сознательной, духовной деятельности человека, могущие быть представленными в качестве более или менее целостных единиц. В дальнейшем для их обозначения мы будем пользоваться термином «идеальные объекты». Поскольку этот термин объединяет два важнейших и обычно порознь употребляемых термина, необходимо дать некоторые пояснения.

Прилагательное «идеальный» не подразумевает здесь какого-либо более таинственного смысла, чем констатация принадлежности того, что обозначается вводимым термином, к сфере сознания человека. Обоснование не есть некое таинственное действо, совершаемое в непостижимых недрах человеческой души, но является процедурой, выполняемой сознанием. Однако это неверно было бы представлять как свидетельство непременной лингвистической оформленности обоснования. Такая эксплицитная оформленность характерна для конечного результата, но совсем необязательна для самого хода процедуры. Здесь уместно вспомнить одно из наиболее популярных на сегодняшний день представлений об исследовательской деятельности в математике, согласно которому она «есть умственная деятельность, а не устное или письменное выражение такой деятельности... Процесс мышления (т. е. умственного творчества) не связан, очевидно, существенным образом с языковым выражением; лишь для обмена мыслями (передачи идей) нам действительно нужен язык или его письменный эквивалент». Но неполная лингвистическая эксплицированность обосновательного процесса наиболее характерна для эстетической сферы сознания, и в особенности для процессов художественного творчества.

Что же касается применения существительного «объект» для обозначения идеальных образований, то это отнюдь не следует воспринимать как введение какого-то универсального философского термина. Такое применение оправдано нашей исследовательской «системой отсчета». Дело не столько в том, что основание и обосновываемое как фрагменты сознания выступают здесь для нас объектом анализа, сколько в том, что в самой процедуре обоснования они оказываются объектами деятельности: обосновываемое — формируемым, изменяемым предметом, а основание — формирующим, изменяющим средством. Духовный характер этой деятельности ни в малейшей мере не ставит под сомнение объектный статус участвующих в ней идеальных образований. Она ничуть не менее объектна (предметна и «средственна»), чем всякая другая истинно человеческая деятельность.

Но необходимо иметь в виду, что идеальные объекты суть объекты весьма специфического рода. Их специфика, которую следует учитывать, в частности, и при анализе обосновательной деятельности человека, состоит в том, что они, как правило, отображают некоторые внешние объекты. Благодаря этому первые имеют возможность выступать в сфере сознания в роли представителей последних. При всем принципиальном несогласии с концепциями, абсолютизирующими репрезентативную функцию идеальных объектов (например, с так называемой репрезентативной теорией абстракции), неверно было бы впадать в другую крайность и вовсе отрицать эту существенную функцию.

Поскольку основание и обосновываемое, как правило, отображают и представляют некие другие объекты, постольку процедура обоснования при всем том, что она целиком и полностью выполняется в сфере сознания» оказывается средством освоения сознанием некоего внешнего по отношению к этой процедуре мира. В частности, возникает эффект своеобразного «удвоения» обосновываемого. Так, обосновывая положения о существовании неизвестных дотоле химических элементов (прогнозы), Д. И. Менделеев вместе с тем, а точнее сказать благодаря этому, предсказывал сами эти химические вещества. Обосновывая положение о бесконечном разнообразии и противоположности друг другу чувственных явлений и вещей (экспланандум), Левкипп и Демокрит в силу этого объяснили реальное многообразие и противоречивость материальных феноменов. Оправдывая или осуждая те или иные мотивы и цели человеческих поступков, мы соответственно оправдываем или осуждаем и сами эти поступки.

В этой связи необходимо обратить внимание на те недоразумения и путаницу, которые нередко возникают в исследованиях отдельных обосновательных процедур. А. А. Ивин при характеристике того компонента процедуры оценки, который он именует «предметом», сначала пишет: «Под предметами оценок мы понимаем, грубо говоря, те объекты, которым приписываются ценности, или объекты, ценности которых сопоставляются. Иными словами, предмет оценки — это оцениваемый предмет». При этом даются поясняющие примеры, из которых явствует, что под «предметом оценки» понимаются исключительно внешние объекты. «Но, допустим, — рассуждает далее А. А. Ивин, — что в оценке «это яблоко хорошее» яблоко оценивается со стороны его вкуса. Мыслимы два ответа на вопрос о том, чему именно приписывается в этом случае положительная ценность. С одной стороны, можно утверждать, что она приписывается самому яблоку или определенной совокупности его свойств, делающей это яблоко вкусным. Можно заявить, с другой стороны, что оценивается в данном случае в первую очередь вкус этого яблока, т. е. те ощущения, которые оно вызывает у нас, а уже затем само яблоко или его отдельные свойства». Но еще «сложнее обстоит дело с вопросом о предмете моральных оценок... Являются ли эти оценки оценками только действий, или оценками исключительно решений, или же единственно оценками намерений?» В конечном счете, автор не дает четкого ответа: «Остается несомненным, тем не менее, что каждая оценка имеет определенный предмет, хотя иногда бывает сложно его установить».

Но это не худший вариант. Худшим, на наш сегодняшний взгляд, является тот четкий ответ на вопрос о характере обосновываемого, который мы дали в книге «Объяснение — функция науки»: объясняемым был объявлен только внешний объект, а отображающему его идеальному объекту — экспланандуму — было отказано в такой роли. «Необходимо четко отличать экспланандум как составную часть объяснения, являющуюся языковым отображением объясняемого объекта, от самого объясняемого объекта (мы будем обозначать его также термином «объясняемое») как фрагмента действительности, находящегося вне процедуры объяснения и независимого от нее... Дело в том, что объяснению подвергается объясняемый объект и только он, а не экспланандум... Что же касается экспланандума, то он подвергается различным (в зависимости отлогического типа объяснения) логическим операциям (например, дедуцированию)». Соответственно этому в классификации объяснений по характеру экспланандума мы вынуждены были ввести довольно тяжеловесную терминологию — «фактологические объяснения», «помологические объяснения», «теориологические объяснения». Эти термины обозначали объяснения, в которых экспланандумами (а не объясняемыми объектами!) являются (соответственно) факты, или фактуальные положения, законы науки и научные теории. В силу принципиального различения экспланандума и объясняемого объекта для нас оказались неприемлемыми широко распространенные выражения «объяснение факта (закона, теории)».

Теперь мы считаем этот взгляд неверным. Конечно, зкспланандум надо отличать от отображаемого им внешнего объекта, однако, как мы уже говорили выше, неверно квалифицировать первый как чисто языковое выражение, подлежащее лишь логическим операциям, но не собственно объяснению. Экспланандум — это лингвистически оформленный идеальный объект, и он так же подвергается обоснованию, как и отображаемый им внешний объект, точнее, последний объясняется лишь постольку, поскольку объясняется первый; а логические операции при этом служат средством объяснения. Говоря конкретнее, непосредственно, в первую очередь объясняются именно идеальные объекты, например научные факты, законы и теории, и только благодаря этому объясняются также и отображаемые ими внешние объекты. Поэтому выражения «объяснение факта», «объяснение закона науки» и «объяснение теории» вполне корректны и допустимы.

Выше мы сказали, что идеальные объекты, как правило, отображают внешние объекты, имея в виду общеизвестный факт существования и таких фрагментов сознания, которые не имеют внешних аналогов. Очевидно, что при обосновании подобных фрагментов эффект «удвоения» обосновываемого не возникает. В этих случаях отнесенность процедуры обоснования к идеальному объекту оказывается предельно явной, ибо здесь она не только непосредственна, но и единственна, абсолютна.

Однако и в тех случаях, когда основание и обосновываемое отображают внешние объекты, они ни при каких обстоятельствах не бывают тождественны им. С одной стороны, первые улавливают далеко не все богатые последних. «Познание, — писал В. И. Ленин, — есть отражение человеком природы. Но это не простое, не непосредственное, не цельное отражение...» Очевидно, что это верно не только в отношении познания, но и применительно к другим сферам сознания. Фрагмент сознания всегда в каком-то отношении беднее отображаемого им фрагмента внешней действительности. С другой стороны, поскольку «сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его», постольку субъект нередко привносит в идеальные объекты такие элементы, для которых нет коррелятов в отображаемых внешних объектах. Эта не тождественность идеального объекта и отображаемого им внешнего объекта естественным образом сказывается на процедуре обоснования. В рамках некоторой конкретной процедуры найденное основание с точки зрения специальной задачи, которую в данном случае ставит перед собой субъект, может оказаться достаточно полным и адекватным для обосновываемого (идеального объекта); но, поскольку обосновываемое не тождественно внешнему объекту, постольку по отношению к этому последнему основание уже не будет столь полным и адекватным. Можно сказать, что всякое внутренне корректное (т. е. содержащее достаточно согласованные с точки зрения принятой в данном случае «логики» процедуры компоненты) обоснование будет в той и только в той мере справедливо по отношению к внешнему прообразу обосновываемого, в какой этот прообраз и обосновываемое «изоморфны» друг другу, т. е. второе адекватно первому.

Теперь мы можем дать общее определение: обоснование есть такая процедура сознания, в ходе которой путем установления той или иной связи между двумя идеальными объектами — основанием и обосновываемым — сообщают второму какие-либо характеристики первого.

Заметим сразу же, что это определение носит сугубо предварительный и предваряющий характер. Оно выходит за рамки не только того, что было сказано до сих пор, но и всего последующего. Дело в том, что это определение касается вопроса о связи между компонентами обоснования и вопроса о сообщении характеристик одного из них другому, а эти вопросы относятся к компетенции (соответственно) структурного и функционального способов анализа.

ОБЩАЯ СУБСТРАТНАЯ ТИПОЛОГИЯ ОБОСНОВАНИЯ

Мы сформулировали предельно общее и абстрактное понятие обоснования и его субстрата. Подобно всякому понятию такого рода, оно обладает весьма бедным содержанием и нуждается в обогащении путем той или иной конкретизации. В этих целях представляется уместным классифицировать обоснования и осуществить типологический анализ их разновидностей.

Как это обычно бывает, классификацию можно провести по многим различным основаниям и даже при том условии, что в расчет берется лишь субстрат обосновательной процедуры.

К примеру, в качестве основания деления можно брать степень сложности субстрата. Дело в том, что в роли обосновываемого могут выступать идеальные объекты разной степени сложности. С возрастанием субстратной сложности обосновываемого соответственно возрастает и субстратная сложность основания и, стало быть, всей духовной процедуры в целом.

Так, в определении или экспликации понятия обосновываемое представляет собой понятие, таков же субстрат основания с той только разницей, что оно может быть и совокупностью понятий, а процедура в целом имеет субстрат суждения, положения, высказывания. В процедурах подтверждения, объяснения, предсказания, доказательства обосновываемое, как правило, есть суждение, а основание — совокупность положений; в своем единстве эти два элемента дают систему суждений. Мы говорим «как правило», потому что есть и исключения. Например, в такой сложнейшей форме объяснения, какой является редукция теории, и обосновываемое и основание суть теории, связанные между собой определенными правилами в некую супер теорию.

Но из всех известных обосновательных процедур наиболее сложной является, пожалуй, уже упоминавшаяся нами попытка обоснования математики. Здесь в качестве обосновываемого выступает вся совокупность существующих математических теорий. На роль основания, как мы уже говорили, предлагаются отдельные теории — как собственно математические, так и логические, как «содержательные», так и «формальные».

Деление обоснований по принципу их субстратной сложности будет нами использоваться в дальнейшем, однако, лишь как подчиненное и частичное. Подчиненное — потому что существует, на наш взгляд, более важное и интересное субстратное деление идеальных объектов, частичное — потому что установление степени субстратной сложности не всегда возможно. Как нетрудно заметить, все только что приведенные нами примеры относились к лингвистически эксплицированным и логически построенным обоснованиям. И это отнюдь не случайно. Такие эксплицированность и структурированность позволяют более или менее точно или хотя бы приблизительно устанавливать и сравнивать степени сложности субстратов идеальных объектов. Но, как мы отмечали выше, лингвистическая эксплицированность (а структурный анализ показывает, что и логическая структурированность) не является универсальной характеристикой идеальных объектов вообще и обоснований в частности. Обосновательные процедуры, в которых лишь отдельные фрагменты, например только конечные результаты, выражены в языке, крайне трудно, а то и просто невозможно сравнивать по степени их субстратной сложности.

Наиболее важной и интересной субстратной типологией обоснований является, на наш взгляд, та, которая исходит из учета фундаментальной гетерогенности человеческого сознания, принципиальной разно качественности идеальных объектов.

Как уже говорилось выше, одной из наиболее существенных характеристик идеальных объектов обычно и вполне справедливо признается то, что в большинстве своем они отображают и в силу этого могут представлять в сознании некоторые внешние объекты, т. е. имеют определенный онтологический смысл. Этот смысл бывает существенно различным. Одни идеальные объекты отображают и представляют единичные, уникальные внешние объекты, другие — бесконечные множества внешних объектов. Первые, таким образом, уникально значимы и потому в дальнейшем будут именоваться «уникалиями», вторые — универсально значимы и соответственно будут называться «универсалиями». Вынужденно забегая вперед, заметим, что если характеризовать уникалии сугубо предварительно и классифицирующее перечислительно, то можно назвать такие их наиболее распространенные типы, как чувственные данные, единичные понятия, единичные положения (например, факты, или фактуальные положения) и системы таких положений. Соответственно универсалии — это универсальные понятия, универсальные положения и их системы. Уникалии не отличаются друг от друга по степеням общности и абстрактности, ибо всегда «предельно конкретны», единичны по своему онтологическому смыслу. Универсалии же различаются по таким степеням, или, как мы будем говорить, по рангам универсальности.

Каждая сфера сознания обладает своими уникалиями и универсалиями, в силу чего оказывается гетерогенным образованием. Но между идеальными объектами этих двух типов существует теснейшее и сложнейшее взаимодействие. Оно и явится объектом нашего анализа в трех последующих главах, ибо по своей сущности представляет собой множество обосновательных процедур.

В человеческом сознании существуют два мощных и противоположных друг другу по направлению «обосновательных потока». Один движется от уникалий к универсалиям, другой — в обратном направлении. Соответственно этому можно по субстратному принципу выделить два больших класса обоснований. В одних в роли оснований выступают универсалии, а в роли обосновываемых — уникалий или универсалии более низких рангов универсальности, чем входящие в основание. Их мы будем называть «универсализирующими». В других основаниями являются уникалий, а обосновываемыми — универсалии. Процедуры этого типа мы назовем «уникализирующими, или конкретизирующими обоснованиями». Соображения терминологического ригоризма требуют в последнем случае принять первый эпитет, однако, как мы увидим в III главе, в некоторых ситуациях, а именно в косвенных обоснованиях этого типа, он явно вступает в конфликт с интуицией, и потому мы будем отдавать предпочтение термину «конкретизирующее обоснование».

Вопрос о том, существуют ли такие обосновательные процедуры, в которых оба элемента являются уникалиямн или одноранговыми универсалиями, и, если существуют, то какой вид и смысл они имеют, мы здесь не рассматриваем, ибо он представляется нам достаточно второстепенным и могущим увести от основной линии анализа.

2008